[2] своей «Афины». Его взгляд
настойчиво буравил берег, не находя военных приготовлений, и черные
совы на парусах взирали на Запретный город вместе с ним. Его плечи
подпирали фигуры верных соратников. На палубе в боевом порядке
замер первый манипул Парфянского легиона с золотой
аквиллой[3] по центру, в руках огромного
темнокожего аклифера. Седой легат Август Фортунат с лицом, на
котором проложили глубокие борозды годы и вражеские клинки, справа
от Кезона сжимал рукоять своего
гладиуса[4]. Ничто не предвещало грядущей
беды. Лишь префект лагеря Сервий Коракс, нервно качая
головой, промолвил сквозь свист ветра:
– Слишком тихо, правитель. Слишком тихо.
– Нас просто не ждали, Сервий, – удовлетворенно обронил
Кезон.
– Они просто не могут быть настолько беспечными. Тут что–то не
так. Остерегись, повелитель.
И, как будто отвечая карканью этого умудренного жизнью ворона,
сзади послышался отчаянный вопль:
– Брандеры на восемь часов!
Россыпь мелких, похожих на рыбацкие лодки пузатых суденышек
вынырнула из–за рогов бухты и стремительно надвигалась на эскадру,
словно подгоняемая самим богом смерти Оркусом.
Кезон переглянулся с префектом и, потратив лишь секунду на
размышление, скомандовал:
– Поднять сигналы: «С противником не сближаться! Следовать за
мной!». Удвоить счет гребцам!
Сзади дробно загрохотали «тамбуры милитаре», задавая новый ритм
работы рабам на веслах. «Афина» дрогнула, убыстряя ход.
Остальной флот следовал за своим флагманом.
Впереди море словно исторгнуло самое себя. От берега поднялась
невиданная волна, а за волной со скрипом воздвиглась из пучины
деревянная стена, усаженная острыми выступами, преграждая путь
кораблям.
– Весла в воду! Анкера – за борт! – выкрикнул Кезон.
Скользнули вниз паруса, гребцы, разрывая жилы, уперлись в весла,
но было поздно. Страшен оказался первый удар, перемалывающий носы и
резные фигуры – символы и эмблемы кораблей, с такой любовью
выточенные плотниками Баркида. И еще страшнее камни и ядра, с воем
вылетевшие из–за, казалось, таких безмятежных стен Запретного
города. Сзади подошедшие брандеры уже оплетали баркидские
корабли черными змеями канатов. В последние секунды с них в
сапфировую воду срывались одна–две фигурки, и мелкие суденышки вмиг
превращались в огнедышащие жерла вулканов. Корабли пылали и
сгорали, по палубам метались обезумевшие люди, объятые пламенем, а
над этим всем летели смертельные окованные железом зерна,
запущенные из гигантских катапульт. Часть эскадры с трудом
сумела оторваться от исполинской деревянной заградительной гребенки
и, лавируя между факелами подожженных судов, попыталась уйти. Не
удалось. В двух милях от берега их беспорядочный отступающий строй
настигли кракены. Огромные осьминоги ломали липкими щупальцами
борта, острыми клювами, как папирус пробивали деревянные днища.
Воины Баркида, увлекаемые тяжестью доспехов, шли ко дну, а тех, кто
успевал избавиться от снаряжения и оружия, добивали с лодок
длинными копьями подоспевшие защитники Запретного города. В
кровавой каше, казалось, никому не было спасения. Два кракена
почти пополам разорвали тело «Афины». Кезона опрокинуло за борт. Он
искал смерти, не в силах безвольно наблюдать расправу над своим
победоносным войском. Но по какой–то чудовищной иронии богини
судьбы Децимы, он выжил. Под перекрестьем рухнувших мачт, под
прикрытием тела копьеносца–гастата, Кезону была уготована участь до
самого конца лицезреть избиение своей армии и уничтожение
флота.