Трэй и не чувствовал, что по его щекам
текут слезы.
— Мама… без тебя и без папы у меня в
груди все рвётся на части. Я мечтаю снова увидеть ваши лица и
радостные улыбки. И прошептать: «Я вас
люблю».
Но ответом была тишина. Тусклый свет
напоминал о том, что он одинок. Всхлипнув, Трэй подумал, что уже
сошёл с ума. Никого рядом нет, надо все забыть, все откинуть,
оглянуться и найти выход из этого места.
Но когда он подумал, что это был бред,
вновь раздался голос мамы:
— Закрой глаза, сынок.
Сердце бешено стучало, по телу парня
прошла дрожь.
– Мы любим тебя, Трэй. Мы связаны с
тобой и всегда будем рядом. Пожалуйста, живи!
Открыв глаза, он обнаружил, что его
тело наполовину увязло в чёрном песке. Постепенно пустота начала
исчезать, но этого было недостаточно, чтобы он вырвался из мрачной
клетки одиночества. Нужно было нечто большее, и Трэй знал что.
Глубоко внутри себя он ощущал нечто живое, нечто, что тоже
сопротивляется и пытается разрушить эту клетку.
— Мама, папа, — еле слышно
прошептал он.
И только теперь понял, что раньше не
сделал ни шагу. Пустота удерживала его, а то, что казалось путём,
было всего лишь сном. Трэй вытянул руку, раздался лёгкий щелчок – и
все вокруг разрушилось.
Нет, он по-прежнему находился в
пустоте, но оковы, мешавшие ему двигаться вперёд, исчезли. Пустота
пыталась сокрушить его сердце, когда оно было слабее всего. Когда
боль от утраты была свежа. Но теперь Трэй смог унять её, тем самым
лишив пустоту одной «руки».
Он приложил ладонь к груди, стараясь
сохранить это тёплое чувство внутри себя навсегда.
— Спасибо… Теперь я знаю, что вы со
мной, что бы ни случилось.
Он устремился вперёд, и тот голос
становился все отчётливее и отчётливее. С каждым шагом Трэй стал
понимать слова этой странной песни. А затем его ослепила
вспышка.
Когда зрение вернулось, Трэй увидел,
что находится в деревянной клетке. За ней синело безоблачное небо.
Слегка пошевелившись, он ощутил сильную боль в левой руке.
Посмотрел на неё и обнаружил, что руки нет. А потом на него
обрушились воспоминания о той ночи.
Песня, что представлялась ему такой
тёплой и сладкой, оказалась необычным свистом. Этот свист был
красив.
— Ха, калека наконец проснулся! –
раздался рядом грубый мужской голос. – Сколько мы ехали, ты все
рыдал. Теперь тебя называть то ли плаксой, то ли калекой, а? Что
тебе больше нравится?