И Сашка догадался, почему. Кто
знает, сколько их там внутри в предбаннике сидит, водку пьёт и в
карты играет? Может, все человек десять.
Конечно, разведчики их одолеют. Но
будет много шума, а если и не будет, то потом другие «сахалинцы»
найдут кровь и следы борьбы. А на посёлок идти рано. Вшестером
против семидесяти или шестидесяти негодяев — это без шансов.
Они прождали ещё пару часов, прячась
от ледяного ветра, — половина в развалинах давно сгоревшего
магазина, половина метрах в ста от него, в железной бытовке,
оставшейся после каких-то рабочих. Наблюдение не прекращали ни на
минуту, сменяясь каждые полчаса.
И вдруг удача им улыбнулась. Было
уже совсем темно, хоть глаз выколи, но у Волкова был не только
ночной прицел, но и тепловизор, настоящий армейский, добытый
мстителями как трофей в битве за столицу. Даже удивительно, как
ордынцы могли заставить ещё пятьдесят-шестьдесят лет назад
сделанную штуку работать. Не могли же они производить такое до сих
пор. Или покупать где-то.
Волков увидел, как по улице движется
одиночный силуэт. Человек шёл быстро — явно на лыжах. Но то и дело
останавливался, воровато озираясь. Несколько раз даже низко
пригибался к земле. И идти старался в тени заборов. Явно чего-то
опасался. Мстителей, про которых в стане врага уже не один день
должны были ползти слухи? Или своих собственных товарищей?
Неуверенно стоя на лыжах, мужик
тащил тяжёлый рюкзак. При нём была винтовка, и он явно еле шёл под
тяжестью навьюченных на него вещей.
Дезертир! Своих решил кинуть. Сама
судьба его им послала.
Даже если бы удалось «чисто» уделать
тех, в бане; допросить, а потом кокнуть, прикопав где-нибудь в
овраге в снегу — «сахалинцы» бы переполошились. Но если пропадёт
кто-то тепло одетый, да ещё и с вещами, то все подумают, что он сам
дёру дал. Искать не будут.
Трое — один из Киселёвки и двое из
Прокопы, выбрали место для засады, подкрались к незадачливому
ордынцу, дали по голове свинчаткой и уволокли к лесу. А там кинули
в сани, связанного и с кляпом во рту. Собак не было, роль ездовых
лаек выполняли они сами.
Куль начал шипеть и ругаться, но
после нескольких несильных ударов замолчал и дальше только тяжело
сопел. Впрочем, пасть ему кляпом заткнули.
Допрашивать его Плахов стал тут же,
когда они удалились на пару километров от деревни. Человек
назывался десятником. Звали его Ильдар, а непроизносимая фамилия
заканчивалась на «-тдинов». Был он с Западного Урала: то ли
татарин, то ли башкир. Это их не удивило. В самом Заринске и
Кузбассе татар было предостаточно. Но это был чужой татарин, и им
была без разницы его народность.