– Постой, – пальцы Бэли чуть сжали
его ладонь, – я не смогу уйти. Это чёрная болезнь, из-за неё всё
забываешь. Янфо, покажи мне абу, я хочу вспомнить. Чтобы думать о
нём. До конца.
Гиб Аянфаль едва сдержал себя.
Внутри у него всё рвалось бежать прочь, схватив Бэли на руки. И там
наверху вновь пуститься на поиски Хибы, в чём ему помогла бы
обострённая переживаниями интуиция. Но эта смиренная просьба
остановила его.
– Смотри, – проговорил он и,
приложив руку ко лбу Бэли, передал ему мысленный образ.
Лицо Бэли прояснилось. Он крепче
сжал руку Гиб Аянфаля и ничего не говорил, должно быть, наслаждаясь
полученной мыслью.
– Я никак не мог вспомнить, как он
выглядит, – проговорил он, – ты ведь побудешь со мной Янфо, пока я
не усну?
Гиб Аянфаль кивнул.
– Хочешь, я унесу тебя наверх? –
спросил он, – Если… тебе и вправду придётся уснуть, то лучше там,
под светом Онсарры.
Но Бэли только покачал головой.
– Белые матери не разрешат, –
ответил он, – это они сказали, что к утру всё кончится. Они
говорили так, будто это будет просто покой, как и в каждую ночь. Но
Хицаби ещё давно рассказывал мне о болезни. Сон – это забвение.
После меня унесут к Ци. Но я хотя бы буду спать, вспоминая об абе.
Янфо, передай ему, что я помню и люблю его.
Гиб Аянфаль скупо кивнул, не зная,
как выразить переполнявшие его горькие эмоции.
– Да, Бэли, – проговорил он, – если
бы я только знал, что ты здесь, он бы сейчас пришёл со мной! Но кто
с тобой это сделал?
– Я точно не помню, – прошептал
Бэли, – но, кажется, она была одна. Ты знаешь, ядущая, которых под
покровом Голоса ещё зовут ловицами. Она схватила меня, коснулась
шеи чем-то чёрным, похожим на пылеток, выходящий прямо из её рта. И
так держала очень долго. Но я вырвался и убежал. Я звал абу, но
волны точно не слышали меня. А потом… я не помню. Знаешь, Янфо, мне
всё время хочется есть. Такой голод. Даже во сне.
– Принести тебе пасоки?
– Нет. Если ты уйдёшь, то насовсем!
А когда я вижу тебя, то как будто бы вспоминаю, всё, что
было.
Взгляд Бэли впился в его глаза. В
нём светилась осознанная обречённость, и вместе с тем равнодушие
надвигающегося забвения. Гиб Аянфаль только молча смотрел на него в
ответ, пока прямо перед ним на лоб Бэли не легла чья-то белая рука
с тонкими пальцами, отчего глаза его мягко закрылись.