Когда Люция подвела медведя к трону — седалище уже лишилось
спинки и подлокотников, а недалеко от него играл бликами солнца
длинный двуручный меч. Чародейка завязала страннику глаза и
поставила на колени, ударив холодом своей ладони ему в затылок и
положив его голову на то, что осталось от трона. Зрители вновь
ахнули, когда король взял в руки «Львиную доблесть» — именно так
назывался фамильный меч Рогара. Четким и равнодушным движением
владыка обезглавил странника. Если бы зрителей от него не скрывала
стена иллюзии и абсолютно черная ткань, он бы увидел, как каждый из
горожан с испуганными глазами хватается за лицо.
В тронном зале повисла гробовая тишина. Король за волосы поднял
отрубленную голову так высоко, как только мог, ожидая восторженных
оваций зрителей, но никто даже не думал менять позу с того момента,
как сталь нашла дерево. Если у страха и были глаза, то именно такие
— огромные, вылупившиеся зенки тысячей пар глядящие на бьющееся в
предсмертной корче тело. Кровь с плахи живо разливалась из тела,
обезглавленного и лежащего в густой алой луже под помостом, и
ниспадала щедрыми каплями из лишившейся туловища головы.
Рогар и чародейка не спешили продолжать выступление, играя на
чувствах аардцев. Ноэми никак не могла ожидать такого поворота
событий, а когда «Львиная доблесть» уже неслась к своей цели, было
слишком поздно что-либо предпринимать. Теперь она всеми силами
пыталась сосредоточиться на своих логических размышлениях. На том,
что все это первоклассная иллюзия и король не мог оказаться в Аарде
так быстро, да и откуда он мог знать обо всех их передвижениях? На
них мог кто-то донести? Навряд ли весть могла так быстро добраться
до этого города. Но все эти рассуждения рано или поздно все равно
заводили ее в тупик одним простым словом — магия. Магии подвластно
все. Да и кто знает, что Рогару удалось вывести в Башне Стихий.
Быть может теперь на всей Неймерии они со странником у него как на
ладони.
Наконец Люция оттаяла, словно ледяная фигура, обретшая
способность двигаться. Невидимой силой она подняла обезглавленное
тело с колен, а король приложил к нему голову. Из зала послышались
редкие недовольные выкрики слабонервных и мольбы тех, кто просил
похоронить невинного по-человечески. Не обращая внимания на
поднимавшийся галдёж и накрыв все это кощунство мантией, которая с
самого начала представления так и лежала посреди зала, король
несколько раз хлопнул в ладоши, после чего сорвал накидку, показав
всем зрителям живого, но ошеломленного странника.