– Как сказать, – доктор улыбнулся с превосходством, – местный
фольклор. Эмерик – это обычный шаманский насыл. Как и полярный
психоз, он плохо лечится, но со временем проходит сам. Больной
ничего не помнит потом. Револьвер давать не надо – постреляет нас.
Сейчас санитаров приглашу. Свяжем. Буйного нам только не хватало. А
завтра днем резать буду. Чего тянуть?
Двери закрылись, и я прикрыл рот.
Оленька в этой пьесе так на сцену и не вышла.
Полный безразличия, я рассматривал свою перебинтованную правую
руку, когда в палате появился радостный и счастливый поручик
Лавлинский. Влетел, исторгая запахи пшенки и валерьянки.
Одетый в белый халат, он нес перед собой на вытянутых руках
пожелтевшие от времени ремни. Пышные усы лихо топорщились, открывая
белоснежные зубы в приветливой улыбке. Курчавый чуб подрагивал при
каждом пружинистом шаге.
Совершенно счастливый идиотский вид. Гвардеец, одним словом.
– Хорошо, что вы пришли, сударь, – кивнул я ему, ничуть не
удивляясь. – Сделайте милость, поручик, убейте меня.
Гвардеец перестал улыбаться.
– Я не могу, барин. Это же каторга сразу.
– Полно вам, сударь, а это не каторга? – прошептал я, делая круг
рукой. – Тут ананасов нет. Молока – и того нет.
– Молоко есть! – сказал здоровяк и заулыбался. – Оленье. Жирное.
Полезное. Хочешь, барин, принесу? У меня все каюки знакомые! И я
это. Санитар. Из простых мы, рязанских. Поручиком никогда не стану,
– белобрысый детина опечалился ровно на секунду. – Даже если
война.
– Печально, – вздохнул я.
– Нисколько! Связать бы вас надо, ваше благородие. Уж ты не
серчай, сердечный, я не со зла. Места на тебе живого нет, но мы уж
как-нибудь.
– Постой.
– Да, барин? Молочка?
– А имя-то у тебя есть, санитар?
– А то как же. Имя, оно даже у собаки есть. Или быка, например.
Гришкой меня мамка звала, пока в армию не забрали. А тут имен,
барин, нет, сам знаешь, одни звания. В армии человеком стал –
санитаром, женился. Опять же у спирта служим. Хорошо! – здоровяк
подмигнул мне. Утешительно. Подбадривающе. Как человеку без шансов.
Я хрипло кашлянул. Запершило в горле. Сглотнул комок.
– Мне бы, Григорий, револьвер.
Санитар замер и перестал прикладывать ремень в пазы кровати.
Шмыгнул носом. Утерся грязным рукавом.
– Убийство задумал, барин?
– Можно и так сказать. Поможешь?
– Что ты, барин, меня всё к каторге подводишь. В доктора нашего
стрелять удумал?