– Слова-то какие страшные вы всё говорите. Не ведомо мне ничего.
Женщина я простая и скромная. Не понимаю ничего.
– Скромная! – сразу оживился дьякон, сбавляя тон и напор.
Почесал кадык, заросший рыжей щетиной, испачканными чернилами
пальцами. Глупо расплылся в улыбке, блаженно щурясь, что-то
представляя. И натолкнулся на мой взгляд. Я поперхнулся, выглядывая
волком из-за спины Карху. Монах сразу посуровел, заскрипел гусиным
пером. Старательно.
Я решил подсказать, что дедуля приехал с нами. Изводить нас не
надо. Я могу за этих людей заступиться, свидетельствуя на Библии,
что любят они петь да танцевать, и порчи от них нет никакой.
Хорошие люди, и животных любят – оленей разводят. К таким даже
волки сами из леса прибегают, погреться у костра и косточку
погрызть. Знал я одного.
Получилось скверно. Протяжное «м-м-м-м» меня уже начинало самого
бесить.
Дьякон покосился на меня, равнодушно и устало спрашивая:
– Сказать что-то хочешь?
Я закивал головой, мыча телком. Замахал досадливо руками,
проклиная холодный мир и себя невезучего. Закачал сокрушенно
головой. За переживал. Монах понял, не зря в сыске работал да
допросы разыгрывал и людей пытал:
– Понятно. Вот, если бы ты был обучен грамоте и писать печатными
буквами мог, то…
И тут я вспомнил, что могу писать на русском, французском и еще
семи языках! Печатными буквами, с трех лет, во многих алфавитах
упражнялся и имел успех. Усиленно закивал головой.
– Что? – опешил монах. – Обучен письму?!
Я снова закивал. Дьякон обмакнул перо в пыльной бутылочке с
чернилами. Подвинул бумагу по столу. Хоть и казенная, но дорогая –
толстая и меловая, местами пугающая своей белизной. Жестом
пригласил меня. Я подскочил с места. Вот сейчас-то я напишу. Всю
правду напишу. Да с французскими ругательствами, чтоб проняло! До
последнего слова. Выхватил перо. Склонился над бумагой. Высунул
язык и начал карябать. Перо не слушалось. Лежало в пальцах бревном.
Но я писал и писал. Все напряженно ждали. Я откинулся от стола и
грустно протянул листок дьякону. Тот завертел послание в руках,
хмурясь.
– Понятно. Возьми, Михайло. Оставь себе. Как я мог тебе
довериться?! На что надеялся?! На чудо? Так было оно уже. Извел
бумагу! Прости, Господи, на благое дело потратили казенное
имущество.
Листок протянули мне обратно. Я тяжело вздохнул и вернулся на
место. Евдоха покосилась в мое творенье глазом. Улыбнулась. Ей мой
нарисованный олень тоже не понравился, корявый. На камнях и то
лучше чирикают. Смейтесь. Каждый день свою картину стану рисовать.
Нас нарисую, волка. Вежу. Ленточки на ветру. Любовь и зиму. Может,
и первый луч солнца добавлю. Достойная должна получиться
картина.