Поговаривали, будто смерть просто боится заглядывать в покои
герцога, опасаясь, что тот велит служакам своего Департамента
завести дело и на нее…
Внешний облик его светлости скорее смущал, нежели впечатлял. Он
был сух, как вобла и прям, точно ружейный шомпол. Бледная кожа так
тесно обтягивала череп, что казалось, улыбнись герцог, и она просто
лопнет на скулах. Это ощущение еще более усиливал тот факт, что
Витар Дортмунд не улыбался. Никогда. В Департаменте можно было
сыскать людей, которые служили с его светлостью по
двадцать-тридцать лет, но и они не могли припомнить, чтобы на
тонких змеиных губах герцога появлялось хотя бы подобие улыбки.
Лицо Дортмунда много лет назад застыло в одном и том же выражении –
холодная отстраненность аскета.
«Он скорее лич, чем человек», - шептались недоброжелатели. Но
делали это очень тихо. И только с женами. И только глухой ночью. И
– накрывшись с головой одеялом.
Сказать, по правде, выходило очень даже похоже. От истинного
лича – живого мертвеца высшей формы, пожертвовавшего смертной
плотью ради бессмертия духа – Витара Дортмунда отличали только
глаза – живые, черные, обладающие умением «просвечивать» человека
насквозь.
Политики и высшая аристократия Ура герцога недолюбливали
(естественно, за глаза). Многие небезосновательно полагали, что не
есть хорошо, когда в руках у человека, лишенного видимых слабостей
и уязвимых мест (да еще и непонятно почему зажившегося на свете
сверх положенного!), сосредоточено так много власти. Однако
предъявить лорду Дортмунду волюнтаристские замашки или хотя бы
злоупотребление служебным положением как-то не получалось.
Возможно, потому что герцог служил не Магистрату, не Палате пэров и
даже не королю, но самому Уру, Блистательному и
Проклятому.
Городу-великану. Городу-легенде.
Причем служил истово, отдавая службе всего себя целиком.
Большего потребовать от человека нельзя, а меньшего – просто
неразумно.
Опять же рядовые граждане Ура своего вице-канцлера чтили. Чтили
вопреки здравому смыслу и даже вековым традициям! В истории
вольнолюбивого и непредсказуемого Блистательного и Проклятого, еще
не было случаев, чтобы граждане не то, что с любовью – хотя бы с
уважением – относились к человеку, под чьим началом состоят
сыскари, шпионы и «олухи из городской стражи». Нет, ну, право, как
можно уважать лядащего?