Самому Владыке ничто не угрожало – в двери уже врывались
телохранители с обнаженными саблями. Только мановение высочайшей
руки удержало их от того, чтобы распластать чужака на куски. Сбитый
с ног маджрук не шевелился; удар кандалами проломил ему висок.
Верный Маноло оставил службу…
- О, пресветлый Владыка! – безумно вращая глазами, выкрикнул
светловолосый, машинально поворачиваясь, чтобы прикрыться телом
Баты от сабель и копий маджруков. – Рассуди мудро! Что лучше для
тебя – труп такого человека, как я, или его беззаветная
преданность?! Мне не нужно ни наград, ни жалования! Я готов
служить, убивать и умереть за одно обещание, за одно твое слово!
Дай мне его! Дай! Дай, черт тебя подери, или катитесь вы все в
Преисподнюю!!!
Юзух иб Уса был поражен.
Расширившимися глазами он смотрел на беловолосого дэва.
Несколько секунд назад перед ним был жалкий, закованный в цепи
пленник, чья жизнь и смерть не стоили ногтя мизинца эмира. Сейчас у
ног этого человека – юнца! – лежал труп
лучшего телохранителя владыки Варкаташа, а сам он сжимал горло
евнуха, которого в глубине души опасался даже Великий султан
Тортар-Эреба.
- Кх-кхр… - напоминая о себе, закашлялся Бата.
Далеко не скоро к нему вернется тот наводящий ужас вкрадчивый
голос, за который Главный-над-Шептунами получил свое прозвище.
- Да, - медленно пробормотал эмир Юзух иб Уса, глядя в глаза
светловолосому. – Ты не цепной пес. Ты
действительно горный лев. Хуже того, ты
лев, больной бешенством! Зверь, истекающий пеной и опасный для
всех, включая себя.
Владыка, наконец, справился со своими эмоциями. Улыбка вернулась
на его лицо, из-под синеватых губ опасно блеснули острые, как у
хищника, клыки.
- И я буду кормить тебя мясом моих врагов…
…На следующий день по городу разошелся слух. За изнасилование
дочери гончара был оскоплен, а затем казнен светловолосый пленник,
ранее отбитый маджруками Владыки Варкаташа у гейворийских
налетчиков, промышлявших вдоль границ султаната. Окунутую в смолу
для предотвращения слишком быстрой порчи голову насадили на пики
дворцовой стены рядом с воротами. Гримаса боли и ужаса навеки
исказила черты лица, так, что узнать их не смогла бы даже родная
мать.
Вечером того же дня из западных ворот выехала, ведя за собой
заводных коней, четверка всадников, которые отправились на
северо-запад.