О том, как ведет дознание капитул инквизиции, он не имел
понятия.
Познавать пришлось прямо сейчас и в ускоренном порядке.
Страшный удар сбил Гилберта с ног. Воздух в легких исчез, словно
его никогда и не было... а еще исчезла земля под коленями.
Подброшенный пинком, он подлетел вверх и начал было заваливаться на
бок, но так и не упал, потому что сильные руки схватили, вздернули,
поставили на обмякшие ноги – и только затем, чтобы пудовый кулак,
отлитый словно из горячего металл, тут же пришелся по почкам.
Гилберт Кёльдерер заплакал в первый раз с тех пор, как покинул
отчий дом. И не от боли, а от стыда и бессильной ненависти, потому
что после удара мочевой пузырь предательски отказал, по ноге
потекло, а штаны потемнели и намокли.
Потом его били еще – не бестолково и суматошно, а с толком и
расстановкой, скупо отмеривая удары, от которых внутри взрывались
огненные бомбы, с каждым новым ударом вбивая понимание – надо
говорить.
Вежливо и много.
Говорить хоть что-нибудь, чтобы это прекратилось.
Проваливаясь, падая, исчезая, Гилберт вдруг вспомнил выражение
лица того, кто висел (да почему висит-то? почему не отравлен, не
застрелен, не проткнут шпагой?!) сейчас под толстой деревянной
балкой – когда он еще был жив. И его слова:
- Важно, что это не твоего ума дела, мальчик. Ты понял? Отвечай,
я приказываю.
А теперь ты умер, засранец-граф. Так, что ли? Отвечай, я
приказываю.
- Довольно. Кажется, наш юный друг хочет что-то сказать.
- Почему… почему вы…
- Прежде, чем вы продолжите, хм, герр Кёльдерер, хочу
предупредить: запираться бесполезно. Есть свидетели, молодой
человек, которые видели, как вы угрожали графу.
- Я? Я не… я не…
Он запнулся, с трудом втянул воздух в легкий воздух и в бессилии
обвел глазами холл гостиницы, из которой испарились и постояльцы, и
хозяева. Помещение заполняли только суровые, высоченные, как
на подбор, вояки в бело-зеленых сюрко поверх кольчуг и
нагрудников. Лица у всех были одинаковые – точно из дерева
вырезаны.
Торчащие из-под материи части нагрудников были исцарапаны
клинками, а кольчуги латали – и не раз. Эти монахи точно не соборы
от случайных лиходеев охраняли.
Собравшись с силами Гилберт, наконец, выдавил:
- Я не убивал.
Он сказал и сам себе не поверил, так жалко и неубедительно это
прозвучало. Еще полдюжины таких ударов, и можно признаться в
убийстве, которого не совершал.