- О чем вы говорили? – заорал священник. – Почему ты лжешь? Кто
ты на самом деле? О чем ты говорил с графом? Куда делась
девушка?!
- Я не… я… да! девушка! там была девушка! – завопил перепуганный
и полностью сбитый в с толку наемник, внезапно обретая дыхание. –
Все побоище началось из-за нее!
Страшно было не только получать новые побои. По-настоящему
страшно – когда не знаешь за что тебя бьют. Одно дело подвергаться
избиению и пыткам, храня тайну, которую никто не должен вырвать из
твоей груди, и совсем другой, когда терзают абы за что.
По ошибке.
Потому что подвернулся под руку.
- Опиши ее! – коршуном прянул к нему священник.
- Молодая, красивая, - мысли путались, и он никак не мог собрать
в голове хоть сколько-нибудь слов, какими можно описать
девушку.
Он вообще с девушками был неловок. Даже с той, веснушчатой,
благодарной за свое спасение, он не посмел ничего лишнего. А она
тоже была очень красивая. Потому на нее и взъелись.
Красивых не любят.
– Очень бледная. У нее… э… грудь была! И вообще она вся
очень красивая. Как леди. Не hure, как назвал ее барон! Она не
шлюха.
- Волосы! – закричал священник. – Цвет волос?
- Я… она…
- Цвет волос!
Его ударили сзади по голове – несильно, просто смазали по
затылку, чтобы отвечал сразу, не тянул время.
Как на духу.
Как на исповеди.
- Белые! Белые, как молоко! И глаза были синие, как васильки в
поле.
- Кто ее сопровождал? Кто ты? Почему ты врешь?
- Я не вру! Я Гилберт Кёльдерер из Гродниц, что под
Аусбургом. А с девушкой был старик.
- Старик? Опиши его.
- Рослый… э… крепкий еще. В прошлом, наверное, из солдат или
наемников. У него была длинная рапира и нелепая шляпа. И такой
приметный шрам на лице.
- Имя! Его имя! Ее!
- Я не запомнил имен. Я не помню! Не помню!
- Где именно шрам? Как выглядит?
- Кажется… кажется у глаза. Такой треугольный, как от стрелы или
выпада шпагой.
- Ты слышал? Запиши это! – рявкнул священник, оборачиваясь к
писцу. – Приметы совпадают. Девушка с дезертиром из Башни!
Детина кивнул, снова высунул язык и еще ниже склонившись над
стойкой, мучительно заскрипел пером.
Гилберт зачем-то отметил, что с начала допроса только два
человека в гостинице открывали рот – маленький инквизитор и он сам.
Монахи с лицами убийц в кольчугах и сюрко, напоминающих
бело-зеленые рясы, не издали ни звука. Даже не хэкали, когда
выбивали из него дурь.