Бронекрыл Маны обрушил лапы рядом с
теннисными туфлями бразильянки. Еще бы десять сантиметров вправо –
и одну из туфель подбросило бы вверх вместе с травой и глиной.
Вместе с оторванной ногой. Утробный рев зверя заглушил бы крики
боли.
Бронированная спина накренилась,
крыло со свистом разрезало воздух. Манас резко откинулась назад,
встала руками на мостик. Синяя вспышка пролетела над ее согнутым
торсом, не задев, и встретила меня.
В грудь ударило, я обмяк,
приложившись челюстью об пластину крыла. Мои руки заскользили по
гладкой костяной плите, ноги оторвались от земли, пнули по
глинистому краю обрыва, закачались в пустоте. Сердце нырнуло в
пятки. Я полетел в никуда.
Внутри меня вспыхнул сноп
черно-красных пуль. Ах, нет, губка ни причем, это мое. Черный –
буйство злости, ярости. Черно-красный – торжество боли. Но что
такое красный? Невесомость?
Колючие заросли воткнулись в грудь и
лицо. Сухие губы смочила кровь. Из левой руки торчала белая кость –
прям кость, прям торчала. Как и задумал. Черт, из правой тоже
что-то торчало. И из плеча. Левый глаз совсем не видел.
Переборщили.
Из-за дальних кустов ко мне поползли
тени – слава Богу, тени, не змеи, – заскрипели ветви, резкие голоса
раздались над ухом. Я смог чуть-чуть сдвинуть голову. И понял, что
ни черта не слава Богу.
Тени отбрасывали высокие существа.
Песочно-желтые лица, плотные белоснежные повязки поверх походных
костюмов под зелеными плащами. Не ананси, не люди. На костяшках
незнакомцев сверкали острыми концами твердые наросты, белые как их
пявязки. Аксамит.
Я попал в руки унголам. Врагам
Гарнизона.
Один из унголов приблизился, снял
пачку бинтов с ветки, покачивавшуюся над моей неподвижной ногой.
Полиэтиленовая упаковка натянулась под желтыми толстыми пальцами и
с хрустом порвалась. Показались бинты – серые, почти грязные на
фоне ослепительного аксамита унголов.
Унгол с бинтами наклонился ко мне.
Коснулся торчавшей кости. Черно-красные линии вспыхнули в
мозгу.
История моей жизни полетела к чертям.
Мое сознание накрыл черный эндшпиль.
Кошмарный сон выплюнул меня в белую
комнату. Белые стены и потолок сверкали, как отделка и мебель в
кабинете Гертена. Как аксамит унголов.
Щека моя тонула в мягкой подушке.
Левый глаз снова видел, мускулы и кости даже не чесались. Мягкая
хлопковая рубашка щекотала кожу. Сладкая нега разливалась по телу,
я не шевелился. Душа наполнялась покоем и радостью, что я живой –
живой я!