Никсия снова заплакала. Мана топнула
босой ногой.
– Туфли, живо! Иначе брошу здесь,
связав твоим нижним бельем, – Мана прикрыла веки и щелкнула языком
о нёбо, меня аж дрожь продрала. – Вывернутым наизнанку.
Через тридцать секунд уже подбирались
к западным воротам. Босая Никсия утирала с глаз слезы и текущую
тушь, но послушно брела, трясясь от одного взгляда Маны. В разрыве
платья нет-нет да сверкали розовые кружева трусиков.
Нужная нам сопка прилегала к бетонной
стене в километре от главных ворот. Здесь в дупле высокого
торчатника таились мои залежи веревок, скрученных из простыней и
полотенец. В детстве я сбегал из Центра навсегда, сбегал сотню раз
точно. И всегда возвращался меньше чем через сутки. С букетиком
диких роз для Юли.
Иногда меня сажали в карцер – я
считал, потому что наследил или кому-то на глаза попался. Теперь
подозреваю, все чихать хотели на мои побеги. Просто временами Юля
плохо справлялась с разрывной тягой на работе.
Раздобыв из тайника веревки, мы
прокрались к зарослям у стены. К узкой мертвой зоне видеокамер.
Красный панцирь сверкал на фоне
серого бетона.
Я сказал, что раньше никто здесь не
пасся. Пожав плечами, Мана лишь сказала: Унголы.
Мы пошарили туда-сюда вдоль стены.
Красные панцири охраняли стену через каждые полкилометра.
– Плотно стоят, – сказала Мана. –
Попробуем в другой раз.
Я прикусил губу, глядя на алый
цельноаксамитовый шлем солдата между ветвей.
– В другой раз может быть поздно.
– Психанешь – и попадешь только в
карцер, – возмутилась Никсия. – Ты что не слышал Мануэлу?
Рыжая посмотрела на Ману снизу-вверх,
будто ища похвалы. Я обомлел. У датчанки, похоже, развился
Стокгольмский синдром.
Мана молча крутанула головой в
ее сторону. Поджилки Никсии сразу затряслись. Линия разрыва на
платье разъехалась вверх, показался завернувшийся край трусиков.
Лепесток плетеного розового цветка. Из испуганных глаз посыпались
серо-розовые векторы. На лице – стыд и ужас.
– Не смотри, – вспыхнула Веснушка,
закрывая руками рваное платье. Между тонкими пальцами сверкала
белая как мел кожа. И пара медных веснушек. Темнела родинка.
Воздух наполнили векторы цвета
розоватого пепла. Я придержал губку. Сжал пальцы вокруг охапки
серебристых стержней. Их концы тянулись к моей голове, качаясь,
словно головы голодных слепых удавов.