– У меня один праздный вопрос, Григорий Аркадьевич. Жить не страшно, когда постоянно приходится наблюдать, как живое становится мертвым? Да не дергайтесь. Можете не отвечать, не на исповеди. Лиля тоже верила в богов, но почему-то во всех одновременно, видимо, не доверяла ни одному до конца. Поэтому собрала их всех в кучку и молилась сразу группе товарищей. Лиля – это моя жена.
До конца жизни все звали ее Лилечкой. Впервые Александр увидел ее на ступеньках Московского университета. Она звенела колокольчиком, одним своим присутствием оживляя пространство. Тонкие бесцветные косички дрожали в такт смеху и вся она словно трепетала от порывов ветра, почти бесплотная. В двадцать выглядела на четырнадцать. С ней было надежно и спокойно. Но превратившись в маленькую старушку, она утратила способность радостно резонировать и отгородилась от мира страстью к эзотерике. Чем глубже она погружалась в тексты с магическими ритуалами и изучение правил поведения после смерти, тем сложнее было устанавливать связь земную. Очень скоро она стала походить на взбесившуюся фурию: забросила себя, дом, мужа. Зыркала с дивана, на котором просиживала сутки напролет, обложившись книжками, какими-то таблицами и графиками. Иногда на нее накатывала волна красноречия: пророчества и заклинания неслись с дивана вне зависимости от того, был кто-то еще в комнате или нет. Александр увещевал, грозил, умолял – все напрасно. Поначалу он терпеливо готовил норовистый ужин, ставил свечи на стол и уговаривал хотя бы немного посидеть вместе. Но Лилечка предпочитала засохшие корки, да еще яблоки, огрызки от которых складывала горкой у дивана. Крошками от сухарей было усыпано все лежбище, как стоянка древних людей костями животных. Чтобы отправить ее в душ приходилось грозить пистолетом.
Пистолет был именной. В один солнечный, летний день отец Лилечки, ссорясь с матерью на подмосковной генеральской даче, распалился и спустил курок. Он всегда хранил патроны в отдельном ящике. Почему пистолет оказался заряжен, так никто и не понял. Отец застрелился через десять минут, когда хрипы жены стихли. Все это время девочка просидела под массивным письменным столом, посасывала кончик тонкой косички и придумывала отговорки для родителей: зачем она трогала папины вещи.
Александр верил в семью почти с маниакальной настойчивостью. Детдомовское существование вычеркнул, едва переступив порог жестокого мирка, где приходится бороться за существование в одиночку. По подслушанным разговорам нянечек, его мать проживала в соседнем городишке, но никогда он не пытался разыскать ее или хотя бы поинтересоваться как он оказался на попечении государства. Почему был вынужден постоянно драться у сараев с углем, то за половинку украденного у него из-под подушки куска серого хлеба, то за вырванные с мясом пуговицы на рубашке, рукава которой приходилось закатывать, так как они оказывались безнадежно коротки к концу года. Разве можно пережить разодранный в клочья альбом, где он рисовал каждую ночь и презрительное прозвище Маляр. Как смириться, что это его, а не чужая жизнь. Можно только забыть. Лилечка, а потом и родившийся сын Артем стали его цитаделью, его родиной, его всем.