Подле Бурлячей болотины князь едва удержался от смеха – пожилая плешивая лешачиха вывела на прогулку махоньких, шустреньких лешачат – кто на ежонка похож, кто на лисенка, кто на щенка. Бойкие бесенята носились друг за дружкой по кочкам, кувыркались на мху, брызгались мутной водой из лужи, дрались из-за прошлогодних брусничин и листиков заячьей капусты и мирились, умилительно вытянув рыльца навстречу друг другу. Мать (или бабка) похрапывала на пригорке, изредка отвешивала затрещину чересчур расшумевшимся отпрыскам или гладила по голове отчаянно ревущего лешачонка, утирала ему слезы и сопли… Мелкая мошка залетела Борису в ноздрю, он чихнул – и сей же миг ни следа лешачьей семейки не осталось на кочках.
На другом берегу реки, там, где сосны стоят обвитые сочным хмелем до самых крон, к ним навстречу вышли косули. Просто звери – доверчивые, живые, подставляющие спинки и шеи, осторожно снимающие губами подсоленный хлеб с ладони. Князь гладил теплые уши, покатые лбы, дивился на нежные, почти девичьи глаза с загнутыми ресницами. Косуля – добыча, вкусное мясо, он помнил. Но сейчас ему показалось, что он больше не сможет травить собаками это лесное чудо, всаживать нож в беззащитную грудь – а вдруг именно этот зверь брал хлеб у меня с руки.
Хмурый взгляд неприятно-желтых светящихся глаз едва не напугал князя. Кто-то большой, злобный поселился посреди бурелома и ворчал там, косился на прохожих недобро, хрустел, разгрызая кости, чем-то противно чмокал. Волх цыкнул туда, погрозил кулаком:
– Упырь проснулся. Голодный весной, а сил, чтобы крупную дичь завалить, нет. Вон, заволок себе падаль какую-то и жует помаленьку. Был бы ты тут один, князь, мог бы и не вернуться в свой Ладыжин.
У протоки, где крутой берег Сальницы бросал в речку длинную песчаную косу, в воде резвилась целая толпа водяниц – острогрудых, пригожих, сладеньких. Они мыли друг другу длинные волосы, плели венки из первых желтых лилий, плавали вперегонки или просто качались в волнах, улыбаясь звездам. Чужие люди сперва всполошили их – красавицы с визгом бросились прятаться кто в воду, кто в заросли камыша. Но потом водяницы осмелели, стали выглядывать из укрытий, строить глазки и нежными голосами зазывать гостей искупаться и поласкаться.
– Хочешь к ним? – насмешливо спросил Волх. – Пошли… окунемся. При мне не обидят, не защекочут.