— Ты как сумел попасть сюда, парень? — голос оказался
глубокий, но хриплый. — Сегодня неприемный день!
— Здрасьте. Мне нужна тетушка Халия.
— Тебе-то я вряд ли тетушка, ниароне. Уходи. Обратная
дорожка тебе постелена прямая.
Роне — это «человек» на языке роненов, а ниароне —
«чужак», хотя мне казалось, что перевод «не человек» будет более
точным, потому что никого, кроме себя, ронены за людей не считали,
искренне думая, что ниароне созданы лишь для того, чтобы у
настоящих роне всегда были деньги.
— А Мафиза говорила мне, что Халия видит глубже, чем
внешность, — прищурился я. — Значит, ты не та, кого я ищу? Или у
твоего зрения тоже неприемный день?
Старуха расхохоталась, задавила дымившуюся цигарку в
пепельнице и протянула мне коричневую морщинистую ладонь.
— Ну, здравствуй. А ты упорный, Сархи. Слышала о тебе.
С тех пор знакомый забор обнаруживался в самом начале
улицы Ракушки, а дом Халии был открыт для меня почти всегда. В
прятки он уже не играл, дорожка не виляла, кусты не царапались. Да
и нечему царапаться было: в парадном виде дом окружала пасторальная
идиллия — газончики и клумбочки с целебными травками, вишни и
яблони. И никаких колючек. Но дорожка всякий раз вилась в другом
месте к новой дырке в заборе, старый же проход бесследно
исчезал.
Наверное, потому я так полюбил дом гадалки: идеальное
убежище.
И сама старуха была чудо, как колоритна. Морщинистое, как
печеное яблоко, худощавое лицо, крючковатый нос, черные глаза с
поволокой. В узловатых пальцах, унизанных тринадцатью кольцами,
вечно был зажат длинный тонкий мундштук. И при этом — густые
смоляные кудри с редкими серебринками, подвязанные затейливым
ремешком, по-девичьи стройная фигура в тяжелом черном платье с
серебряными монетами, нашитыми где попало, а на плечах — черная
кружевная шаль с кистями из вороньих перьев.
Прелесть, в какой трепет вгоняло клиентов одно движение ее
брови. Закончив гадание, Халия царственным жестом гасила цигарку в
пепельнице (череп человеческий, с золотыми зубами — ее лютый враг,
как утверждала гадалка), плавно поднималась из-за столика с этаким
черным погребальным звоном, и руки клиентов вдруг слабели и роняли
кошельки к ее ногам.
— Да будет судьба так же к вам щедра, — глубоким,
поставленным актерским голосом вещала старуха, прижимая пухлый
портмоне к полу носком черной туфли на огромной шпильке. Она
никогда не уточняла, на что именно должна раскошелиться судьба: на
приятности или неприятности.