— ...героиня греческих трагедий, чьим именем Зигмунд Фрейд
назвал женский аналог одноименного комплекса… Гхм… — лектор
брезгливо откашлялся, точно даже само слово «комплекс» намекало на
какую-то грязь и вульгарщину, — Но, разумеется, дочь Агамемнона не
испытывала к своему отцу… влечения, и ее поступок — убийство матери
— был обусловлен прежде всего жаждой мести за предательство…
— Пап, я принес тебе поесть! — повторил Владимир с нажимом, не
рассчитывая, впрочем, что тот отзовется.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — проскрипел он в ответ.
— Пап?
— Будет всем сестрам по серьгам! Не все коту масленица!
Владимир выдохнул сквозь зубы. Что ж, пословицы всяко лучше его
голозадых пробежек по дому в поисках еще не испорченных книг.
— Пап, хватит. Повернись, я тебя покормлю!
— А мы еще наедимся! Ох, наедимся досыта, мало не покажется!
Отвыкайте, привыкайте, дупу пальцем подтирайте!
— Ладно. Ясно, — выслушивать эти бредни у Владимира не было
никакого желания. Поставив тарелку с супом на тумбочку рядом, он
поморщился — снова пахло дерьмом. Отца нужно было подмыть, — Поешь
сам. Потом сходим в ванную.
— Пустоцвет, — взбрехнул Егор Семенович, точно старый пес, резко
сменив тон, — Говно ты, а не отец.
— А ты был лучше? — неожиданно для себя вскипел мужчина.
— Уж всяко лучше тебя. Что с ней теперь, с психопаткой делать?
Удавить к чертям, как того щенка, да и дело с концом! Зачем она
теперь такая нужна?
— А ты зачем?
Ноздри у Владимира раздувались, зубы сомкнуты до скрипа, а
кулаки сжимались и разжимались. Его доченька, его принцесса…
— Низачем, сынок. Я все, что должен был, уже сделал… Теперь ваше
время, молодые да ранние… Все-то вы лучше других знаете и умеете. И
книжки у вас самые умные, правильные, храмы самые красивые, а
священники самые праведные, а чебуреки самые круглые, а числа самые
натуральные, а песни самые задорные, а казни самые приятные, а носы
самые длинные…
Похоже, сознание старика вошло в какое-то отчаянное
шизофазическое пике. Продолжать «разговор» смысла не имело. Прежде
чем уйти набирать воду в ванную, Владимир проверил, застегнуты ли
ремни, скривился, нагнувшись к собственному отцу, после — гадливо
прошмыгнул в дверь, а вслед ему все неслось:
— …а коты самые сытые, а войны самые мирные, а огонь самый
холодный, а космос самый бескрайний, а боги самые милостивые…