С чавканьем сомкнутые ножницы врезались в яремную вену на
морщинистой черепашьей шее. Кровь фонтаном брызнула во все стороны,
заливая детскую — мелкие капли рубиновым бисером осели на книгах,
на руках Владимира, на оконном стекле и на испуганном личике Агнии.
В глазах старика плеснулся ужас и осознание происходящего,
отразившись в глазах сына.
Поняв, что только что произошло, он кинулся зажимать
рану на шее Карелина-старшего, но, кажется, безрезультатно — кровь
бежала неистощимым веселым ручейком по бледной коже, а ножницы,
кажется, вошли до самого позвоночника. В ушах звенело, комнату
наполнял какой-то странный звук, точно многократно помноженный
комариный писк. Ноги старика елозили по полу, стекленеющие глаза
безумно вращались, а на беспрестанно шевелящихся губах пузырилась
кровавая пена. На секунду Владимиру даже показалось, что он
разбирает слова. Вернее, одно повторяющееся слово:
— Сожги...сожги...сожги…
Лишь, когда отец затих, Владимир понял, откуда взялся этот звук
— точно звон в ушах после контузии от взрыва. Это визжала
Агния.
***
Прибежавшего на крики Артема Женя заперла в комнате. Тот что-то
орал из-за двери, но Владимир рявкнул на него как следует, и тот
замолк, поняв, что случилось что-то из ряда вон.
Дрожащую Агнию Женя схватила на руки, и отвела в ванную, где
долго смывала кровавые пятна с личика и шеи. Пижаму сняла и
закинула в стирку, запоздало подумав, что лучше ее выбросить или
сжечь. Девочка никак не желала выпускать из рук желтую книжицу. При
попытках отобрать она начинала тоненько и печально скулить, поэтому
пришлось оставить ту в покое.
Маленькая, голая, точно новорожденный птенчик, она выглядела
такой уязвимой и беззащитной, что Женя сама едва не срывалась на
рыдания, глядя на дочь. Уложив ее в родительскую постель, она было
приготовилась увещевать и успокаивать малышку, но та уснула, едва
коснувшись головой подушки — похоже, произошедшее ее страшно
вымотало.
Женя и сама бы хотела остаться в темной, уютной комнате, на еще
помнящем тепло их тел, матрасе, но теперь помощь требовалась мужу.
В этом понимании не было никакой жертвенности, никакого апломба
«декабристской жены», лишь простое осознание — когда любимому
человеку плохо, нужно быть рядом, чтобы поддержать его.
Владимир не терял времени даром. Рану на плече он туго затянул
бинтами, с толстым ватным компрессом. После, стащив простыню с
кровати дочери, он основательно завернул тело собственного отца,
так что снаружи торчали только стопы с желтыми пятками и
растопыренными пальцами ног. Ткань, разумеется, тут же пропиталась
кровью, которая теперь растекалась по доскам пола, проникая в стыки
и впитываясь в дерево.