— Жалко у пчелки! — весело ответила девочка чьей-то фразой,
после чего продолжила плаксиво. — А нечего было обзываться! Какое я
чудовище? Я же не чудовище, пап?
— Нет, принцесса.
Как вести себя и что делать в этой ситуации, Владимир не знал.
Все это было похоже на какую-то фантасмагорию, кошмарный сон,
который почему-то все никак не заканчивался. Раз от раза он тыкал
себя вилкой в колено, но боль почему-то не отрезвляла, не
заканчивала жуткую иллюзию, где его пасынок катается по полу от
жуткой боли, дочь разрывает людей надвое, а под ногами в погребе
лежат ожившие мертвецы. И каждый такой тычок все больше примирял
его вопящее в ужасе сознание с тем фактом, что все это —
объективная реальность.
— Может, мы все-таки отвезем Артема к стоматологу? — осторожно
спросила Женя, поджаривая очередной, уже черт знает какой по счету
блинчик. Застыла, вслушиваясь. Возмущенное сопение раздалось за
спиной, раздвоилось, загудело. — Папа мог бы съездить с ним, а мы
бы пока почитали...
— Я. Сказала. Мы. Остаемся. Здесь! — с нажимом ответила Агния,
чеканя слова. Голос ее размножился, звеня многоголосым эхо, и Женя
машинально провела языком по задним зубам — на месте ли все. Бросив
взгляд на сковороду перед собой, она едва успела заметить, как
свежее, еще влажное тесто со шкворчанием превращается в угольный
нагар. Сырая масса в миске рядом вздыбилась, запузырилась,
забурлила, вышла за берега и осыпалась на пол глазными яблоками и
влажной, еще трепещущей плотью, трансформируясь на ходу.
Крик застрял в горле, ужас сменился шоком, когда из кухонной
раковины полезла какая-то черно-белесая дрянь, похожая на щупальце.
Вертя чем-то вроде змеиной головы, она будто готовилась к броску,
сжалась, подобно пружине…
Гул прекратился, и дрянь рассыпалась обычным канализационным
мусором — застывшим жиром, остатками еды и волосами. Вместо
превратившихся в глазные яблоки пузырей под ногами оказались шлепки
обычного теста.
— Не надо злить меня… — прошипела девочка чьим-то чужим,
нечеловеческим голосом.
***
Так прошли еще сутки. Артем сходил с ума от боли и лез на
стенку. Питаться он почти не мог — любая попытка поесть причиняла
невыносимые страдания. Бедняга осунулся, побледнел. Дерганый и
воспаленный, точно его собственные оголенные нервы, он то и дело
таскался к холодильнику — высыпал кубики из ледницы себе в рот и
снова наполнял ее водой. Никакие обезболивающие не спасали от
непрерывной пульсирующей агонии, раскалывающей череп надвое. Ни
мать, ни отчим ничем не могли ему помочь, а сестра, похоже, не
хотела, так что спал он урывками, по часу-полтора, когда падал на
кровать от переутомления.