— Я хотел в этот раз пошутить.
Поругаться. Не знаю. Но в итоге я все равно струсил и уехал с
Невзором в эти болота, забытые Отцом.
Вадим мрачно захрустел огурцом,
поперхнулся, раскашлялся и недовольно спросил:
— Попить-то дашь блудному
постояльцу?
Азарина встала, поставила на стол
кружку и графин с молоком. Стукнула гостя по спине. Замерла на
секунду за его спиной — и не удержалась, коснулась ладонью светлых
волос, погладила, словно перед ней сидел мальчишка-Игнас, а не
взрослый посторонний мужчина.
Вадим замер. Даже кружку не донес до
рта. Потом отставил ее в сторону, обернулся, посмотрел на Рину — и
вдруг громко, почти трезво рассмеялся.
— Проститутки все же умнее добрых
горожаночек. Милая, может ты и мне плату уменьшишь за постой из-за
трогательной истории? А?
Размякшая Азарина недоуменно
хлопнула ресницами. Но руку убрала. И шаг назад сделала.
— И это мне говорили, что у меня нет
дара к лицедейству! — насмешливый голос мужчины словно бил
наотмашь. — Нет, ну быть такой дурой, это надо уметь. Ничему тебя,
Ринка, жизнь не учит, да? Поверить такой чепухе! Чтоб тебе ещё
рассказать? Ну, такого, чтоб из жизни. Посерьёзнее! Ну, мать моя —
любовница чародея Авата. Он мне и помог после прекрасной поездки в
Тижийскую степь. И нет, даже встреча с бесполезным сыном,
неспособным сделать карьеру в столице, не способна ее остановить в
бесконечном стремлении к развлечениям и балам. Меня это, конечно же
печалит, так как водить домой шлюх при матушке, как-то не совсем
прилично. Ну, не тех шлюх, что в борделе, я ж не идиот, а тех, что
зовутся замужними аристократками. У нас же как: родила — и молодец!
Наследник есть, можно теперь и погулять вволю. Некоторые, правда,
идут дальше, и от обременительного груза в виде мужей избавляются.
Не слышали о деле женщины из рода вен Бель? Ее почти оправдали,
кстати. Да, у вас тут своя история. Между прочим, а отчего умер
уважаемый Алий вен Силь, не знаете? А то тоже очень странная
история получается!
Вадим вполне осознанным взглядом
смотрел на покрасневшую Азарину. Та молчала, только следила за
каждым его жестом так, словно подозревала его в желании украсть ее
пучки трав и головки лука.
Молчание затягивалось.
Скрипнула старая дверь. В
образовавшуюся щель протиснулась большая десятилетиями нечесаная
кудрявая голова и мужской бас, запинаясь, проговорил: