— О! — Вадим округлил глаза. — Когда
я успел стать уважаемым? А деньги... Деньги — сила. Да. Вот дадут
за тебя деньги — останется твоя шкура при тебе. А не дадут — ты
отдельно, шкура отдельно.
Он развел руками и засмеялся. В
голове не было ни одной связной мысли, только картинки из прошлого,
сменяющие друг друга с невероятной быстротой. Горло жгло, язык
болел, казалось, если замолчать — просто задохнешься.
И ещё почему-то кололо в груди.
Азарина смотрела на него осуждающе.
Но молчала. Вадим дотянулся до капустного листа.
— У меня мать — любительница овощей.
Ей когда-то сказали, что их потребление сохраняет цвет лица. Она,
знаешь ли очень любит свое лицо. Даже мази какие-то специальные
покупает. А вот когда мне восстановили мое, она осталась весьма
недовольна результатом. Она теперь, видите ли, не хочет его
лицезреть.
Азарина молча села напротив.
— Ммм... Тьфу, надеюсь ты этого мне
в жаркое не кладешь. Это что?
— Хрен.
— Забавный овощ. Надо бы им назвать
что-то неприличное. Я, пожалуй, лучше ещё угощусь морковочкой.
Хм... Надо заказать что-нибудь такого цвета. Рубашку, например.
Думаю, это произведет фурор. Бордовым плащом, увы, подразнить мать
не получилось. А ведь я подбирал ткань под ее рубиновый
гарнитур.
Он вдруг посмотрел Азарине в глаза,
и та ничего лучше не придумала, как нравоучительно заявить:
— Вызывать у матушки гнев, зависть
или недовольство — недостойное поведение.
— Лучше гнев, чем равнодушие, —
мрачно проговорил Вадим. Потом зло усмехнулся. — Я все...думал, ее
взбесит этот плащ... Она ведь заказала почти такой же... И лицо мое
ее теперь тоже бесит. Когда меня привезли из госпиталя, я уже знал,
что отец от меня отрекся, пусть публично он это опроверг. Но
отношение изменилось навсегда. И все из-за чего? Домыслов? Глупой
мести, гордости или что там свербит у него в заднице, не знаю! Но
мать... она писала мне два месяца, пока я был в госпитале. По три
письма в неделю. На них были следы слез...
Азарина почувствовала, что в глазах
у нее защипало.
— А потом, когда я приехал... Она не
смогла на меня смотреть. Не смогла принять другим. Мое лицо то
бесило ее, то вызывало истерики. Отец увез ее на север. Теперь она
приезжает в столицу только, когда я оттуда уезжаю. По крайней мере
старается подгадывать так.
Азарина заметила, что волосы у
постояльца растрепаны, а один манжет рубашки порван. Из серебряной
ленты, нашитой на рукав и раньше казавшейся ей пустым украшением,
на нее смотрел кончик стилета.