Как и договаривались, Шломо минут за пятнадцать предупредил, что
подъезжает, так что Муаммар уже ждал у ворот, беседуя с плотным и
степенным немолодым арабом, темнолицым, с седой опрятной бородкой.
Махнув им рукой, Шломо припарковался.
—А, вот и ты! — когда он выбрался из-за руля, Мауммар, излучая
радушие, двинулся навстречу. Обнялись, и он подвел Шломо к пожилому
арабу.
— Познакомься, Сулейман, это Вагиз, он здесь главный, — сказал
он по-английски. — Вагиз, это мой друг, Сулейман, он не говорит
по-арабски.
— Говорю, но скверно, — улыбнулся Шломо, пожимая руку Вагизу, —
Английский лучше.
Начкон кивнул.
— Пойдем, пойдем, все покажу, — уже тянул его к воротам
хозяин.
Шломо заметил, что нынешний Муаммар аль-Хали выглядел свежее,
моложе, веселее, чем три месяца назад, и уж точно совсем не походил
на того невозмутимого и сосредоточенного профессионала, каким
запомнился в лаборатории у Сергея. Глаза его горели, и он улыбался
как счастливый ребенок, которому наконец-то удалось добраться до
любимых игрушек. Не зря говорят, что любовь к лошадям у арабов в
крови.
Ведя гостя по дорожкам, посыпанным каким-то особым непыльным
золотистым гравием, мимо аккуратных белых указателей, Муаммар,
размахивал руками, объяснял, где что, рассказывал, как сам он
оказался здесь в первый раз: тогда отец посадил его на старенькую
белую кобылу, очень спокойную, и маленький Мири обнял ее за шею и
не хотел слезать.
—...Ее звали Хафиза. От нее был такой чудесный запах!.. —
Муаммар приостановился и, подняв палец, выразительно повел носом и
улыбнулся. — Вот как сейчас. Очень люблю…
Запах вокруг и правда был умиротворяющий: свежий аромат политой
травы, земли, с легкой ноткой навоза и сена. Запах
среднеевропейской сельской местности. И не скажешь, что в тридцати
километрах отсюда начинается пустыня...
Вагиз сопровождал их молчаливо, только улыбался и кивал, словно
подтверждая рассказы «молодого хозяина», и исподволь приглядываясь
к незнакомому иностранцу.
—…А там мои призеры. Забудешь обо всем!..
Шломо уже и был готов забыть обо всем. Каждодневная выматывающая
служебная рутина, по десятку гиперов ежедневно… Работа в гипере —
не то, что можно объяснить словами или приказать выучить. Только
показать и дать почувствовать, лично страхуя каждого. Страхуя так,
как не страховали его самого. Только теперь, с высоты своего
нынешнего опыта, он понимал, скольких проблем он мог бы избежать
четыре года назад, и сколько раз имел все шансы угробиться. Эта
ежедневная работа, и постоянные мысли о ней, и все знакомые на
собственной шкуре и неизбежные трудности, связанные с воспитанием
чертовой дюжины подчиненных джиннов — все это вдруг показалось
таким далеким…