Араб не обращал внимания. Обколов лицо, он вновь порылся в своей
сумке и чем-то плеснул на повязку. Шломо почувствовал, как к горлу
подкатывает тошнота, но лицо знакомо занемело, боль была терпимой.
Араб деловито отлеплял старую повязку, бормоча вполголоса.
—Глаз выжгли, дикари… Хороший был имплант, без него слепой
будешь, что теперь туда воткнешь... И нахрена вот они это
втыкают?.. Я понимаю — больные, увечные инвалиды… А здоровых-то
зачем?.. Что эти… «Подарок к свадьбе»… Чтобы взгляд сиял райским
светом, а любящий муж был уверен, что жена видит все самое
красивое... — он выплюнул несколько слов, и Шломо опознал одно из
грязнейших арабских ругательств. — Что вояки… — разжав колени, араб
освободил его голову и глянул сверху вниз ему в лицо. — Понятно,
начальству твоему вступило выпендриться перед конкурентами. А своим
навешать лапши про защиту отечества, освоить бюджеты... — последний
кусочек повязки отклеился от скулы, — Спецы, которые тебя делали,
тоже хлеб не зря едят. И все под марку продвижения на новые рубежи
науки... — он вновь выругался и промокнул рану чем-то вонючим. — А
ты-то, солдат, что? Сейчас задвинешь про священный долг?.. Да не
дергайся... Ты, конечно, скотина подневольная... Но вот — сказали
тебе «иди под нож», ты и пошел, да? За родину?..
Шломо мутило. Араб оскорблял не только его лично, но и его
страну, его присягу.
—Я доброволец… — он едва ворочал языком. — Меня никто не
заставлял.
—Даже так? — араб усмехнулся и плюхнул ему на глазницу какую-то
лечебную дрянь. — Героический идиот? Славы и денег захотелось?
Свежая повязка легла на лицо.
—Не славы.
—Денег? — руки араба, накладывавшие повязку, замерли. Он
склонился над Шломо, в упор глядя в его единственный глаз. — Ты
позволил себя вот так искромсать только из-за денег? Серьезно?
В его тоне были насмешка пополам с презрением, и как ни плохо
видел Шломо, он разглядел брезгливую гримасу. И ему больше всего на
свете захотелось растерзать араба. Он рванулся, силясь
приподняться, мечтая дотянуться, вцепиться коновалу в глотку,
вырвать кадык под пижонски выстриженной ухоженной бородкой,
отгрызть этот совсем близко нависший над ним насмешливый острый
нос.
И тут тело предало его окончательно... Это было до того мерзко и
стыдно, что он обмяк, ткнувшись затылком арабу в колено и
зажмурился. Ну, вот и все, сагам. Годы мучений, отчаяния и надежд,
все, что было отдано, все, что было утрачено — и вот ты умираешь в
собственном дерьме под насмешки арабского коновала. Ради
чего?..