А потом умер отец, и представления Муаммара о «деле жизни»
претерпели радикальные изменения. Помимо его воли. На него
обрушилось руководство компанией, вал административной работы,
вынуждавшей все меньше и меньше времени посвящать медицинской
практике. В конце концов, проведя в переговорах и совещаниях больше
года в роскошном, переполненном антиквариатом кабинете на верхнем
этаже отцовского столетнего небоскреба в центре Дубая, он вдруг
осознал, что за все это время ни разу не общался ни с одним живым
пациентом. Все, на что его хватало, это регулярно читать The Lancet
и Nature Reviews Cyber-Implantology и несколько раз в год
выбираться на крупные конференции, хотя бы послушать... От горьких
сожалений удерживала только мысль, что развитие компании — это его
сыновний долг.
Постепенно сменился и круг общения: все больше он поддерживал
контактов, преимущественно деловых, с администраторами больниц и
представителями бизнеса — и все меньше оставалось дружеских связей
с практическими врачами и исследователями.
Сергей тоже пропал. Вроде бы он получил в Штатах какой-то грант
и, кажется, что-то такое открыл... Но, потом Муаммар, как и многих,
потерял его из виду. А он, выходит, переехал в Израиль. Интересно,
зачем его понесло на историческую родину?
Все еще улыбаясь и вспоминая в общем-то беззаботные, как он
теперь понимал, учебные будни, Муаммар набрал номер. Лозинский
отозвался почти сразу, как будто только и ждал его звонка.
Развернулось окно видеосвязи, картинка заплясала: Сергей явно
ответил по телефону или планшету. Насколько можно было судить по
его заполнившей весь экран, искаженной дрожащей оптикой физиономии,
за эти годы он не особо изменился, разве что загорел, осунулся и
стал еще более всклокоченным. И теперь, глядя мимо камеры и ужасно
гримасничая, с бешеной скоростью загорланил на адской смеси
американского английского и русского с внезапными междометиями на
иврите.
— Мири! Ну наконец-то! Шалом, дружище, я уже и не думал, что
дозвонюсь! Совсем большой человек стал, да? Читал я про тебя, в
блоге Форбс, ха! Некогда делом-то заниматься?
Лозинский был как всегда в своем репертуаре.
— Привет, Сереж, сколько лет... Ой, да брось ты, «большой
человек»... Ты же знаешь, моя бы воля… Но... Так уж вышло.
— Да, я читал. Соболезную. А что новые разработки? Не
помогли?