В тот же день его посетил военный следователь: невысокий и
какой-то уютный кругленький человечек в форме расана — насколько
Шломо сумел разглядеть. Почему-то после ранения зрение просело и на
левом глазу. Человечек представился Моше Капланом, сотрудником
АМАН. Он расспросил Шломо обо всем, что тот мог вспомнить об
инциденте на полигоне и обстоятельствах его пребывания в плену. И
Шломо постарался как можно точнее рассказать все, что вспомнил —
почти все. Совсем уж стыдные подробности того жуткого дня в
проклятом бассейне он выложить постеснялся. И как оказалось,
напрасно: судя по всему, что-то в его поведении вызвало
подозрения.
Каплан вернулся через два дня, — когда Шломо уже чувствовал себя
сносно и как раз доковылял до постели после своего первого и не
слишком уверенного путешествия по больничному коридору в
сопровождении санитара-срочника. Он повторил допрос, на этот раз с
полиграфом — и напоследок участливым тоном спросил, готов ли сагам
Шнеерзон после пережитого продолжать эксперимент «Джинн пустыни». В
его состоянии он вполне может рассчитывать на пенсию, так что
если... Холодея от одной мысли о пенсии, Шломо поспешно заверил,
что он полностью готов продолжать и будет стараться вернуться в
строй как можно скорее. И как же он теперь жалел, что вздумал
что-то утаивать. В конце концов, его причины стыдиться, если
разобраться, были приличны разве что зеленому сопляку, а доверие к
себе он пошатнул. Не добавляли уверенности в будущем и мрачные
прогнозы, которые чуть не ежедневно высказывал Серёжа. Даже если ты
кристально чист и невиновен, если не восстановишься, все равно
загремишь на пенсию, и что тогда?..
Он стал ходить втрое усерднее.
Впрочем, сколько ни усердствуй, рано или поздно силы кончаются,
и остается только лежать и подыхать со скуки. Так что было большим
благом, что ему позволили читать — с бумаги, не разрешив никаких
гаджетов — и даже подобрали очки для зрячего глаза. С одной линзой.
Линза была толстенная, очки тяжелые, они давили на переносицу и
натирали за ушами. Они еле налезали поверх гоггла, и если долго
читать, то глаз слезился, и начинала болеть голова. Но тревога и
неопределенность дальнейших перспектив были и вовсе невыносимы, а
благодаря чтению, получалось хоть как-то отвлечься. Ребята, прознав
о его мучениях, сговорились, добыли где-то кучу бумаги и взялись
распечатывать для него чтиво, стараясь делать шрифт покрупнее.
Распечатки они переплетали на архаичные пружинки, получались
довольно увесистые папки — но так читать было куда легче. Ради
этого стоило идти в другой конец коридора.