Вот он. Лжебольной. Такой перелом как у тебя, опытный врач
устроит и «исцелит» минут за пять. Внесём-ка исправления в план.
Спектакля не будет, тётушка! Не позволю выставлять себя на
посмешище!
«Калека» что-то пролепетал и упал лицом вниз почти касаясь
уличной грязи, умоляюще простирая руки.
Я присела перед ним, ощущая, как уколы становятся всё
неприятнее. Дядя, дядя, надо было предупредить...
— Ты хотел обмануть меня? — спросила я громко и нахмурилась. —
Ямы с собаками ещё никто не отменял.
Полная тишина вокруг. Невероятная. Уколы превратились в жжение.
От смрада и звона в ушах всё вокруг плыло и двоилось перед
глазами.
— Вон из города, — велела я тихо, но люди отшатнулись. «Калека»
поднялся, насмерть перепуганный. Он уже не притворялся. Ужас лишил
его дара речи, он падал, пытаясь подняться, размахивал ненужными
костылями. Поскуливая, бросился он наутёк. Люди расступались перед
ним, словно бежал зачумлённый.
Ещё несколько «калек» тут же исцелились, вскочили на ноги и
опустили взгляд; бледность проступала на их лицах там, где грязи
было не слишком много. Я качнула головой и стражи порядка, неведомо
откуда взявшиеся, погнали всю эту отвратительную компанию в
шею.
Трое осталось сидеть в грязи. Подлинные больные.
Я присела перед одним из них. Очень не хотелось прикасаться к
нему, но выхода не было. Никто не мечтал бы оказаться на его месте.
Немного оставалось от его лёгких. Я не знала, что именно с ним
случилось, но ощущала распад, как ощутила не так давно слепоту. Ну,
Владычица Жизни, помогай.
Нищий, вероятно, вскрикнул бы. Но и у него, и у меня огненным
обручем сдавило горло. Я не знала, как надо по-настоящему лечить,
хотела лишь одного — вытолкнуть, выплеснуть черноту, что доедала
жизнь этого человека. Выплеснуть так, чтобы никого не задеть.
Со стороны показалось, что меня толкнули в спину. Я чудом не
упала в грязь; но удержалась сама и удержала своего неожиданного
пациента.
Он судорожно вдохнул. Ещё раз. Взглянул мне в лицо с восхищением
и упал ниц.
Но мне было всё равно.
Очень сильно болело горло. Огнём горела правая ладонь, которую я
прижимала к его груди. Боль постепенно отпускала.
Прошла целая вечность. И на этот раз тишина взорвалась криками.
Если бы эти люди осмелились, они пронесли бы меня на руках. Но они
только славили моё имя, избегая смотреть в лицо.