— Я простой детектив, дорогая. Вот те ребята, — он кивнул через
плечо, — за них надо опасаться. В них стреляют каждый день. В нас —
нет. Ты же знаешь, я хитрый лис. Я вывернусь. И я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю. — Она произнесла это, жадно рассматривая
его, крепко ухватившись за его локоть, мешая ему вести машину.
Говоря это, она старалась не думать о том, что рано утром ей
придется выехать на съемки последствий очередного бессмысленного
теракта: тех самых оторванных конечностей, детей со сплющенными
телами, раненых с остановившимися от боли взглядами, и что они
опять попадут под обстрел и дорога будет перерезана, им придется
петлять в объезд, по пути они получат сообщение о перестрелке и
рванут за новым сюжетом. Потом, поздно вечером, если повезет
добраться до гостиницы и умыться струйкой холодной ржавой воды,
нужно будет сделать предварительный монтаж и протолкнуть записи
через спутник, отстояв очередь среди шумных, немного пьяных от
войны и виски и таких же измотанных, как она, корреспондентов. И
никакого рыбного ресторанчика не получится. Единственной ее едой
будет чашка паршивого кофе утром и кусок холодного
консервированного мяса, проглоченный на ходу днем. Если повезет.
Если повезет вернуться вообще. Повезет не нарваться на пулю
снайпера, не наступить на мину, не вдохнуть ядовитого газа. — Я так
люблю тебя, что не могу передать словами. Неужели мы в самом деле
поженимся?
— Если звезда новостей не передумает связываться с нищим
лейтенантом военной полиции, — ответил он улыбаясь.
— Послушай, — она подняла палец, привлекая его внимание, —
слышишь? Какая красивая мелодия.
Из открытого кафе лилась музыка. Ханна мечтательно зажмурилась,
едва слышно напевая:
Летний день —
Жизнь легка и чудесна.
Рыба плещет в пруду,
И созрел урожай.
Твой папаша богат,
А мамуля прелестна,
Что ж ты плачешь, малыш,
Засыпай…
Сообщение по радио отвлекло Джона: передали о взрыве на
перекрестке между Гандади и Селати. Совсем рядом.
Почувствовав его напряжение, Ханна открыла глаза. Первое, что ей
бросилось в глаза — столб дыма над домами. И лицо Джона — оно
приобрело твердость, глаза быстро обшаривали толпу, просеивали лицо
за лицом, деталь за деталью.
— Опять, — устало произнесла она. Голос певицы за окном уверял
ее: «День придет, ты с улыбкой проснешься...»