В голове не укладывалось, как он это будет делать. Я его боялась, как демона, особенно после того, как он выгнал Гущина совершенно циничным образом.
— Я сама! — отстранилась от него я, двигаясь к другому краю кровати.
Глаза Михаила слегка сузились, и он, мягко улыбаясь, ответил:
— Сама ты стрелять только можешь, — и еще мягче добавил: — Иди сюда…
Этим тембром можно всю Арктику разморозить, а обо мне и говорить не стоит. Я старалась на него не смотреть, чтобы он не заметил моего замирания. Если он сейчас до меня дотронется и что-то скажет, то боюсь, я сознание потеряю, и скорая меня уже не спасет.
— Я, правда, сама…
Мой голос меня не слушался и походил больше на рык.
— Понятно, — вздохнул он. Чуяло мое сердце, что это его очередное «понятно» совсем не желательное для меня.
Миша поставил поднос на кровать и сам сел на мою постель. Он схватил меня за ноги, подтащил к себе и, склонившись над моим лицом, молча меня рассматривал. Я не могла дышать. Я дрожала. Не от страха, а от нахлынувших чувств. Он был слишком близко, и я жаждала поцеловать его. Я закрыла глаза, чтобы на него не смотреть, а то, не дай Бог, наброшусь на него, как голодный мамонт. И вместо того, чтобы спасать его, зацелую до смерти.
Я почувствовала тень и уже ждала, когда его губы коснутся моих… Мне даже показалось, что я сама потянулась к нему.
Вот, блин, размечталась!
Рука Михаила сорвала с моего глаза повязку. Яркий свет. Немного закололо глаз.
— Потерпи, — тихо сказал он и подул на него, словно глаз был обожжен. Потом он промыл рану вокруг глаза. Самым ужасным оказалось капать в глаза. Так щипало! Я думала, что убью его! Все притяжение к нему сразу испарилось. Затем Миша снял пластырь и стал обрабатывать раны, потом снова заклеил.
Я пробовала проморгаться и открыть глаза. Михаил сидел рядом и собирал грязные бинты на поднос. Наконец, получилось открыть глаза. Одним глазом я видела размыто, но зрение прорезалось, а вторым — словно через запотевшее окно.
— Может, нужен компресс? — спросила я.
— Повязку на ночь. Больше ничего не нужно, — ответил он и пошел к двери.
Я поднялась за ним и, проходя мимо зеркального шкафа, взглянула на себя. Лицо все в мелких кусочках пластыря и в царапинах, а глаза… Один с черным кругом, как будто я из концлагеря вернулась, а второй — отекший, немного залит кровью, казалось, будто его ужалил целый осиный рой.