Но Гущин, видимо, решил изобразить влюбленного по полной программе, поэтому, рухнув к моим ногам, стал обнимать мои колени:
— Ради, из-за тебя, и вообще я — твой преданный пес!
Мне очень захотелось двинуть его ногой, чтоб не переигрывал, как вдруг я услышала голос Михаила:
— Тогда тебе не привыкать жить на улице и мерзнуть!
Это он обратился к Сереже, указывая на дверь.
— Прошу. Больше я тебя не держу.
Я замерла. Какой-то голос ледяной у Высоковского. И когда он успел войти?
Сережка удивился, увидев его. Он поцеловал мои ноги и поднялся.
— Уже вернулся? Я только чай сейчас допью, — обратился он весело к Высоковскому, надеясь, наверное, взять его обаянием и оптимизмом, но Миша спокойно возразил:
— Он уже допит. Тебе пора, — подчеркнул он.
Ни «спасибо», ни дружественных пожатий руки, и даже не поинтересовался, как мы тут… У меня поджилки тряслись от поведения Михаила. Сергей хотел ко мне подойти (наверняка, для того, чтобы чмокнуть в щечку), но Высоковский его оттащил, ухватив за рукав, и направил к выходу.
— Бай, любимая! — крикнул Сережа мне на прощанье. Я даже не сумела ему ответить. Уж слишком черная аура была у моего хозяина. Того гляди, меня уволит и тоже заставит спать на половичке у порога.
Я услышала, как захлопнулась дверь. Михаил, словно тень, появился в дверном проеме и, мягко улыбаясь, сказал:
— Надоели эти наглые журналисты…
Тут он подошел ближе и, всматриваясь в мое лицо, спросил:
— Как ты? Успокоилась?
— Все хорошо, — заверила его я.
Мне было стыдно за свою слабость. Я так ревела, словно… словно я его девушка, а не охранник. Уснула на его плече, а ведь должна его охранять.
— Понятно.
Он вышел из комнаты, а я тут же рухнула на кровать. Что ему понятно? Может, завтра заставит ехать на работу? А как я поеду в таком изувеченном пальто? Мне же нечего надеть…
Я закусила губу, предвкушая трудный разговор с Высоковским. Терпеть не могу просить, а ведь придется!
Через некоторое время Высоковский вошел уже переодетый. Светлые волосы его были мокрые, и от него свежо пахло гелем. В руках Михаил держал поднос с ваткой, какими-то лекарствами и шприцем.
— Ты меня собрался лечить?! — в изумлении прокричала я.
— Тебе прописали лечение, — спокойно ответил он. — Повязку уже можно снять. Я обработаю глаз, сделаю укол, осмотрю раны. И можешь спать.