А дальше – меня спрятали спины толпы. Спешно удирая между
гуляющими, я лихорадочно засовывала «живописное» хозяйство в пакет,
затем цепляла ручки пакета на локоть и быстро-быстро собирала
волосы в пучок. К остановке я вышла в чёрных очках и только здесь
более-менее свободно вздохнула: если эти ребята на машинах, меня,
одетую как типичная горожанка, вряд ли узнают.
Пока на остановке ждала троллейбуса, прячась на всякий случай в
тени навеса, музыкально промурлыкал мобильник. Женька.
- Жень, ну что там? – нервно спросила я.
- Мы убедили их, что тебя не знаем, - привычно медлительно
отозвался Женька. – Хотели портрет у них отобрать – не дали. Но я
успел заглянуть… Алёна, а ведь у тебя такое впервые.
Я сморщилась от желания немедленно разреветься.
- Да хоть впервые, хоть – нет! Жень, ну что мне-то делать, если
рисовать хочется, а вот такой страх получается?
- Не ври. Такое у тебя не всегда бывает. Это седьмой случай.
- Жень, а ты их знаешь? Ну, этого парня?
- У отца шапочное знакомство с этим семейством. Хочешь узнать о
них?
- Нет! Я хочу вообще забыть об их существовании!
- Забудь, - согласился Женька. – А насчёт Арбата не беспокойся.
Ты и так не слишком часто здесь бываешь. Пару месяцев не походишь,
а потом… - Слышно было, как он хмыкнул, кажется ухмыльнувшись. -
Потом перекрасишься в блондинку, наденешь юбку и блузку с
какими-нибудь рюшечками… Ну и про индейскую боевую раскраску не
забудь. Они тебя и через недели две не узнают, - уже серьёзно
добавил он. – Так что не переживай.
- Постараюсь, - пообещала я.
Ткнув до сих пор дрожащим пальцем в кнопку мобильного, я
вздрогнула, скосившись: показалось, кто-то решительно шёл ко мне.
Но человек просто торопился, постоянно оглядываясь на подходящий к
остановке троллейбус. Наверное, смотрел, какой номер. Я снова
осторожно выглянула из-под навеса и быстро зашла (чуть не
споткнулась – так подрагивали ноги от пережитого!) с передней
площадки, благо водитель открыл дверь какой-то выходящей старушке.
В троллейбусе оказалось пустынно – дообеденное воскресенье же. Я
уселась на одиночное сиденье спиной ко всему салону, сжимая сумку
вздрагивающими руками, и задумалась.
Рисовать я люблю. У меня получается неплохо. Говорят, что и в
самом деле видно дилетанта, но дилетанта талантливого. И всё бы
ничего… Вот только время от времени карандаш начинает рисовать не
то, что видят глаза. Сегодня был именно такой случай. На лице,
которое появлялось под острием карандашного грифеля, я, сама того
не замечая, начала старательно вырисовывать нечто, чего не было на
лице лохматого парня. Я уродовала его, рисуя длинную рану,
пересекавшую глаз ото лба до скулы. И теперь не знаю, что произошло
с моей рукой: то ли она мне подсказала сегодня своей болью, что
рисовать дальше нельзя, то ли боль и впрямь была. Хуже, что я
никогда не знаю, что происходит на самом деле: я вызываю эти раны?
Или я предупреждаю о них?