Гервант полез пятерней в кошель:
– И что у нас там, Лето? Потроха Создателя? Засушенные жабы?
Эрийское зелье? ... Не может быть... Деньги?!
Главарь разбойников вытряхнул содержимое кошелька на стол и
пересчитал.
– Две серебряные лиры мелочью. Удивительно, насколько хорошо ей
подают – народ в Морее жмотный. Или у кого-то руки ловкие? Нет,
точно – ворье. После все вместе поделим.
Гервант сгреб монеты в карман, но Лето не обиделся:
– Она даже не заметила, как я чисто срезал. Вот я молодец!
Рассеянно ответив Герванту, он улыбнулся румяной молодухе, и та
замешкалась, зарделась еще алее. И пусть, что разбойник! Где еще
такого завидного парня встретишь: статного да ладного, кудрявого да
кареглазого!
– Создатель платит за благие дела звонкой монетой, но сегодня он
все перепутал, – громко объявил Гервант и красноречиво похлопал
себя по карману, – вот и я предлагаю забыть заповеди и предаться
грехам.
Оргия началась. Тушеная баранина, жареная курятина и пироги с
грибами просились в голодные животы и исчезали с тарелок; королева
стола – горячая медовуха на хмелю могла свалить троих с одной
кружки – хозяйка трактира знала свое дело отменно: подогретое пойло
пьянит сильнее.
Самые бойкие деревенские девицы остались в трактире – подавать,
наливать, а то и приласкать. В кутежах банда Герванта славилась
щедростью: за удовольствия да с пьяных глаз разбойники могли и
побольше серебра отсыпать, чем отобрали.
Странница спустилась в общий зал и с сомнением посмотрела в
сторону выхода. От свободы ее отделяли одиннадцать пирующих мужчин,
а в трактире было тепло, светло, и так вкусно пахло, что о бегстве
в темную ночь не хотелось даже думать.
Трактирщица повертела ее во все стороны, проверяя, как подогнана
одежда. Повязав голову странницы атласной голубой лентой, невесть
откуда взявшейся под рукой и пожертвованной на благо заведения, она
обратилась к Герванту:
– Получайте, сир Гервант, ваш подарок. Надеюсь, по нраву
придется.
За столом перестали жевать, отказываясь признать в «подарке»
жалкую нищенку. Стройная, высокая среди морейских женщин, она
казалась заморской диковиной, ради смеха наряженной в крестьянское
платье.
Точеное лицо и решительный росчерк бровей не вязались с
выражением серых, с темными каемками глаз: словно от другого
человека страннице взгляд достался, столько растерянности в нем
было и робкой покорности.