— Серьёзно? — покосился я на неё.
— Конечно! Сегодня рис даже не подгорел. Ты совершаешь разные
ошибки, значит, ищешь верный путь. А путь можно найти, только если
искать.
Я только головой покачал:
— Знаешь, из тебя, наверное, прекрасная мать получится.
Сказал, особо не задумавшись. А Ниу уронила лопатку на пол и
вытаращила на меня глаза:
— Че-е-его?
Я ходил в кухню ежедневно уже неделю. За это время я кое-что о
себе понял. Может быть, я умею драться (толком проверить это пока
случая не было, борцы вели себя тихо, не то замышляли гнусность, не
то забили на меня, как на мелочь, не достойную внимания). Может
быть, я соображаю лучше большинства учеников этой так называемой
«школы». Может быть, даже я каким-то образом помню, кем был в
прошлой жизни. Но вот кулинарный талант обошёл меня стороной. По
широкой дуге.
«Это ничего, — утешала неунывающая Ниу. — Тебе главное испытание
пройти, а потом готовить у плиты вряд ли будешь. Ты будешь резать
мясо, раскатывать тесто, таскать тяжести — всякие такие вещи».
Звучало соблазнительно. Ей бы рекламным менеджером работать, а
не в этом приюте кашеварить. Сплю и вижу, как буду резать мясо и
таскать тяжести.
— Какая ещё мать? — Сейчас Ниу возмущалась, или, по крайней
мере, делала вид. — Зачем ты так говоришь? Я никогда не выйду
отсюда.
За маской возмущения я угадывал затаённое отчаяние. Ниу смотрела
в сторону, стараясь скрыть влажный блеск глаз. Пусть она пока ещё
была молода, но уже поняла, что все возможности в её жизни сжались
до ключей от кухни, и этого уже не исправить.
Если играть по правилам.
— Посмотрим, — сказал я, взял тарелку и поднял с пола деревянную
лопатку.
— Что значит «посмотрим»?
— Это значит, что мы посмотрим. А что, по-твоему, это ещё может
значить?
Давать обещания я не люблю. Лучше сделать, сколько бы времени
это ни заняло, и пусть будет приятный сюрприз, чем годы ожидания. В
том, что сам я, так или иначе, отсюда выйду, у меня не было никаких
сомнений. А потом — потом я постараюсь вытащить и Ниу. Когда
разберусь, как всё устроено. Когда доберусь до Шужуаня и, если
посчастливится, найду того китайца из воспоминаний.
— Ты что, собрался это есть? — скривилась Ниу.
— Угу.
— С ума сошёл? Выброси!
— Это — еда, Ниу. Оттого, что она невкусная, она не перестаёт
быть едой.
Ниу молча смотрела, как я накладываю себе в тарелку неаппетитную
кашицу. Она во мне многого не понимала, например, вот этого вот
трепетного отношения к чужим, казённым продуктам. Если мясо имело
смысл беречь — оно предназначалось для борцов и воспитателей — то
уж риса-то было столько, что его никто не учитывал и не берёг. Все
сотрудницы кухни так или иначе таскали еду своим, некоторые,
полагаю, строили на этом бизнес. Если подумать, то у местной
экономики наверняка на самом деле две вершины: борцы и кухонщики.
Возможно, ещё — лечебница. Если где-то и хранятся запасы таблеток,
то наверняка там. И я готов собственную голову поставить на то, что
есть здесь спецы, которые, ложась в лечебницу, добывают лишних
таблеток, после чего пускают их в оборот.