Она вспыхнула и прижала кулачки к подбородку.
– Да, у меня такой же сын. Тоже черноволосый. Он… Он сержант. Анна Матвеевна меня зовут.
– Ну, значит, братка. Вы с нами выпьете? Сейчас…
Он допил из своей кружки, налил и подал ей. Тостов никто не говорил. Просто время от времени разливали по кружкам, сколько их хватало, выпивали, прежде стукнувшись краями, доливали и передавали другим. Пили какую-то бормотушку подешевле. Но не наотмашь.
Опьянел только один, забинтованный Генрих. Он вообще заговаривался. Может, слишком спешил шутить, может, узко ему было, неудобно открывать рот. И все вязался к Вике, чтобы поцеловала его:
– Смотри, я специально место оставил. Все время видел тебя в мечтах, как ты целуешь меня сюда, – тыкал тощим пальцем в щеку, – сюда, хоть один разок.
Вика смахивала челку рукой, смеялась. Ей нравилось быть в мужском обществе.
– Ну, хорошо. Только обещай, что сразу полезешь спать. Вот сюда, на верхнюю полку, – она потыкала пальчиком над собой.
Генрих расстелил бушлат. Он лег на живот, вниз лицом и поджав плечи внутрь, словно накрывшись собственной спиной.
Никто не говорил о войне. Хотя большинство здесь было из Чечни. Разве что пограничник из Калининграда, деликатный Миша, хозяин ложечки, тот, задачки кому, словно семечки. Наверно, он на радарах там служил. Да еще вот чернявый балагур Серега, который постоянно проверял молодые усы, подводник Северного флота. Остальных Анна не успевала выделить. Они перемещались к другим компаниям в вагоне, уходили курить или за вином, сюда прибывали новые, все уже знали друг друга, подхватывали с полуслова. Кому-то нужно было выходить. Тогда все снимались с места, и Вика с ними, бежали провожать. Возвращались разгоряченные с мороза.
Как быстро они передружились, думала Анна, впрочем, если вспомнить, не так ли и мы?.. Молодость сразу схватывает. А эти особенно… Правильно, что не говорят о страшном.
Она заметила, что уже глубокая ночь. Заметила вдруг, что проход весь забит узлами. И сидят на них или, где есть местечко, на боковых полках, сидят цыгане. Как в общем вагоне. На какой же это станции? И наверно, ждут, когда освободятся места после Урала.
Она заметила, что держит ладошки цыганенка, красные ледышки, отогревает их, оттаивает, а он плачет.
– Конечно, больно, миленький. Как же ты без рукавичек на таком морозе? Чуть-чуть еще, сейчас все будет хорошо.