— Вы покраснели, Ангелина. Вам стыдно за ваше же собственное
утверждение, — проклятая ухмылка Девальского сбивает с меня спесь, напоминая о
том, что переспорить его невозможно.
— Единственное за что мне стыдно, так это за то, что я
позволила уговорить себя, прийти в ваш дом, — смеряю его злым взглядом и
скрещиваю руки на груди. — И судя по картине, висевший на этой стене, дом даже
не ваш.
— Это дом моего прапрапрадеда. Это его портрет. Он жил здесь
сто лет назад, я просто отреставрировал этот дом, — Герман салютует бокалом своему
предку и залпом допивает остатки.
— Любите старину?
— Можно и так сказать, но спальни, я предпочитаю
современные, — Девальский сканирует меня взглядом, забираясь глубоким взглядом
порочных глаз под одежду, обнажая.
— Покажи мне их, — моя просьба звучит как вызов. Щеки
полыхают огнем, а сердце покрывается корочкой льда. Либо я безнадежно наивная
идиотка, либо отчаянная.
Герман довольно
скалится и поднимается на ноги. Он определенно превосходит меня по росту. Рядом
с ним я чувствую себя маленькой девочкой, над головой которой нависла огромная
грозовая туча, что обрушит на меня свою немилость.
Девальский обходит меня стороной, а я ведомая невидимыми
силами, следую за ним по длинным, тускло освещенным коридорам.
Мужчина останавливается около одной из спален и вспомнив о
галантных манерах, открывает для меня дверь, приглашая войти. Всё самое
неприятное и пугающее всегда скрывается за неприметной дверью!
Спальня была прекрасно сделана в черно-серых тонах. На полу
под ногами лежит мягкий ковер, стены покрыты нежными бархатными обоями, к
которым хотелось прикасаться снова и снова. Центральное место в спальне
занимает двуспальная кровать, застеленная черным шелковым покрывалом.
Девальский стоит сзади меня, наблюдая за моей восхищенной реакцией,
дыша мне прямо в спину и волнуя мою нутро своей непозволительной близостью.
Я смотрю в окно, а красивые прозрачные шторы, свисающие с
гардин, вдруг начинают медленно закрываться сами собой. Я быстро моргаю, думая,
что мне это кажется, но они продолжают двигаться. Оборачиваюсь и смотрю на
Девальского испуганными глазами. Германа не трогает мой страх. Он его
раззадоривает и со зловещей улыбкой на манящих устах, мужчина резко взмахивает
рукой, и я лечу в его объятия как жалкий мотылек на свет, обреченный на
погибель.