Батен взобрался на гребень, встряхнулся от густого бульона
воды.
— Да, можно, — сказал он неуверенно. — Если покажешь, как это
делать.
Кратерис кивнул:
— Покажу. А то люди вон по второму-третьему дню работают, —
добавил он, оправдываясь. — Этак у них все ушки всплывут, и нам
лишнюю неделю придется здесь сидеть, до самых штормов.
— Конечно, — согласился Батен. — Мы же работать сюда
приехали.
Длина делянки — семьсот ярдов, и такая же ширина. Рядок — это те
же семьсот ярдов, а ширина — всего десять. Рядки отделены друг от
друга строем воткнутых в дно шестов. Работа проста до отупения.
Сиди и крути педали все семьсот ярдов — остальное трепалка делает
сама. То есть треплет ушки. Барабан подгребает под себя воду
прицепленными к нему лопатками и теребит разостланные по ее
поверхности ненадутые лопухи, изображая для них осенний шторм.
Чтобы процветал прекрасный Талас. А когда упрешься в стенку,
перетаскиваешь трепалку на следующий рядок — и крутишь педали в
обратном направлении. Иногда приходится спрыгивать посреди делянки
и с тихими проклятьями скручивать с барабана намотавшееся ушко…
Было все-таки что-то странное в этом непрестанном бороновании воды
во славу Таласа. Как в ношении воды решетом или толчение ее же в
ступе. Как пяление — оно же глазение — на новые ворота. Как чистка
очка нужника носовым платочком. Ощутимых результатов не
наблюдалось.
Помощи от Эйли пока тоже не ощущалось, если не считать моральной
— она прибегала попробовать прокатиться на трепалке; сил у нее,
разумеется, не доставало. Кратерис, впрочем, сказал, что Эйли будет
помогать им попозже, когда ушки начнут надуваться.
Первые дни с непривычки Батен выматывался так, что едва не
засыпал над миской с ужином; спал в своем гамаке каменным сном и на
рассвете с трудом просыпался. У него постоянно зудела разъедаемая
соленой водой кожа. По совету таласар, Батен вечером стирал с себя
соль тряпкой, намоченной в пресной воде, а перед работой намазывал
тело густым жиром, остро пахнущим рыбой; запах рыбьего жира,
постоянно раздражавший Батена с тех пор, как он попал сюда, теперь
стал привычным и незаметным.
Распорядок дня также не радовал разнообразием. Вставали с
солнышком, выпивали по чашке горячей коричневой жидкости, которую
здесь почему-то называли чаем, и шли работать. Часа через два Эйли
приносила завтрак, и Батен, выбравшись на бортик, закусывал и
немного отдыхал. Бортик-оградка был всего два фута в ширину, но
Батен, к своему удивлению, скоро приноровился сидеть и даже лежать
на его узкой шершавой поверхности. Таласары и вовсе чувствовали
себя на ней свободно, и умудрялись разминуться не задевая друг
друга и без того, чтобы столкнуть встречного в воду. Батен пока не
чувствовал себя уверенным настолько, и Кратерис, бывало,
встретившись с Батеном на оградке, предлагал ему постоять спокойно,
и лишь после того обходил, лишь иногда едва коснувшись… Обедали у
домика, где пережидали самые жаркие и изнурительные час-два под
шелковым навесом; время проходило в дремоте или ленивой беседе ни о
чем. Потом снова работали, и ужинали уже в темноте, чуть
развеиваемой масляной лампой. После те, кто не совсем вымотался,
снова шли на делянки пройти еще рядок-другой. В темноте на одной
трепалке работали по двое, чтобы ненароком не посбивать шесты. И
хотя перед сном работали далеко не все, но Кратерис с Форнаксом
были неутомимы, и Батену было неловко оставаться на веранде с Эйли
и мамой Инди, в то время как братья боронили свою делянку.