― Какой? ― Батен понял, что совет будет действительно хорошим,
но связанным с риском.
― Дождись ночи и ползи вниз, к поморникам. Раз у тебя, в самом
деле, никого близких нет, им, ― он кивнул в сторону строений
заставы, ― будет все равно, что ты умер. Зато живым останешься.
Вот тебе и совет…
― Нет, ― сказал Батен помолчав. ― Спасибо.
― Тогда здесь тебя просто так убьют, ― лицо Менкара снова стало
бесстрастным.
Батен снова покачал головой.
― Это слишком похоже на дезертирство.
Менкар чуть усмехнулся и повел плечом.
― Мне что, оставайся. Только это самоубийством будет.
― Я не могу поступить так. Я офицер, ― упрямо сказал Батен и
повторил: ― Спасибо.
Менкар, не говоря больше ни слова, повернулся и пошел прочь.
― Меня здесь убьют, ― раздельно произнес Батен, глядя в
удаляющуюся спину.
Сказано это было для себя.
Его здесь и в самом деле убивали. Батен ощутил это сразу же, как
попал на заставу. Он был в деревне единственным дворянином ― не
считать же в самом деле отобравшего его сотника, начальника
заставы. Или медовара Аламака Акрукса. Или этого недоросля себе на
уме, Аламака Менкара, который даже и не служил здесь, а просто
околачивался по окрестной родне, ожидая, пока выйдет его срок
отправляться в училище.
Рекруты ― крестьяне и мещане, по происхождению нездешние,
впитавшие почтение к дворянскому званию с молоком матери, ― были с
ним сдержаны и осторожны. Хотя некоторые из них и поддавались на
подстрекания урядников, но все это были мелкие уколы по сравнению с
тем, как вели себя местные. Солдаты, составлявшие большую часть
гарнизона заставы и призываемые из краевых крестьян, служили не
двадцать пять лет, как по рекрутской повинности, а всего лишь два
года и потом периодически призывались на военные сборы до
шестидесятилетнего возраста. Жили они здесь вольно, помещиков не
знали, имперских дворян презирали, а потому вели себя с Батеном
заносчиво и нагло. Именно они более всего и досаждали: оскорбляли и
задирали на каждом шагу, провоцировали на драку, но пока что он на
провокации не поддавался, сами его пальцем не трогали, соблюдая не
то неписаный закон, не то негласный кодекс чести. Батен, впрочем,
не обманывался на этот счет ― напряжение нарастало, и как-то оно
должно было разрядиться.
Хуже же всего были урядники. Эти и руки распускать были мастера,
и языки имели ядовитые; кроме того, Батен был полностью в их
власти, и они не пренебрегали ни малейшей возможностью эту власть
проявить.