– Ладно, не надо о плохом.
– Хорошо, хорошо, но Атай‑то какова,
а?..
Атай была их соседкой. Ей было
полторы дюжины лет, а она жила одиноко, безо всякой надежды выйти
замуж, несмотря на свою редкостную красоту. Три года назад она
получила завидное предложение – стать сестрой непорочности. Сёстры
непорочности жили в алдан‑шаваре и прислуживали самим старейшинам.
В сёстры выбирали только самых красивых девушек, и, насколько было
известно Энжину, прежде никто от этой чести не отказывался. Атай
была первой. Она при всех заявила, что хочет не божественного, а
простого счастья и сестрой непорочности не станет.
В законе ничего не говорилось, как
поступать в таком случае, поэтому хотя дерзкую не наказали, но и в
покое не оставили. На работу со всеми женщинами Атай выходила,
только если для неё не находилось особо тяжёлого и грязного труда.
И, разумеется, никакого счастья она не получила; хоть никто не
запрещал ей выходить замуж, но на всём оройхоне не нашлось
желающего связать судьбу с женщиной, отмеченной клеймом бунтовщика.
Атай ходила, высоко подняв голову, казалось, ей нет дела до
любопытных и недоброжелательных взглядов, и Энжин был удивлен,
узнав, что и её жизнь трёт шершавым по открытому сердцу.
В течение двух или трёх недель после
мягмара, когда всё на оройхоне принималось плодоносить особенно
бурно, хозяйство старейшин начинало лихорадить. Часть женщин
отправлялась на мужские работы – на поля, а остальные, чтобы
справиться с бешено растущим наысом, работали круглосуточно,
получая лишь два небольших перерыва для еды и четыре часа на сон.
Но даже во время перерывов женщины домой не возвращались. Это равно
касалось и сборщиц, и привилегированных работниц, перебиравших
грибы.
Сай две недели была на чистой работе
сортировщицы, а вот Атай как неугодную вообще не допускали в
алдан‑шавар, на её долю досталось поле, и работать ей пришлось в
паре с Энжином. Первый день они работали вровень: жали, вязали
снопы. Когда урожай был снят, баргэд вручил Энжину верёвки и пустые
мешки, а его напарнице – тяжеленное било: выколачивать из гроздьев
зерна. Именно тогда, при взгляде на согнувшуюся под неподъёмным
инструментом фигурку, Энжин понял, что так не должно быть. Не было
сомнения, возмущения и гнева, не мучили мысли, что он нарушает
закон, была лишь спокойная уверенность: так не должно быть. Энжин
подошёл к Атай, взял у неё из рук цеп и начал молотить сам, хотя
знал, что меняться работой запрещено: каждый несёт ту повинность,
что определена ему по заслугам. И Атай – видно, крепко засели в ней
семена бунта! – не возмутилась, а молча принялась подтаскивать
снопы, вязать солому и относить в сторону полные мешки.