Избитый, брошенный в нойт Энжин выжил
чудом. Его подобрали изгои – три изуродованные и неясно почему ещё
дышащие женщины. Спасительницы немедленно и дружно объявили себя
законными супругами Энжина. Очевидно, и здесь, где само
существование было понятием относительным, устойчивое семейное
положение что‑то значило.
Сопровождаемый самозваными жёнами,
Энжин обошёл всё побережье страны вана. Мокрые оройхоны были
единственным местом, где можно было передвигаться. По поребрикам
между сухими оройхонами были проложены ровные тропы, существовали и
дорожки внутри оройхонов, но ходить по ним, если ты не цэрэг, было
рискованно. На полях работали не безразличные ко всему на свете
служители, гнущие спину за миску каши, а хозяева, готовые перервать
горло всякому, посягнувшему на их сокровище. Впрочем, из‑за
невероятной скученности далеко не все земледельцы могли позволить
себе даже ту нищенскую жизнь, которой наслаждались рабы Ёроол‑Гуя в
земле старейшин.
Новая семья Энжина так и осталась
образованием чисто экономическим. Ни о какой душевной или
физической близости жёны и не помышляли, просто вместе было легче
выжить. Женщины копали чавгу, скребли харвах, по возможности
подворовывали на сухих оройхонах, Энжин с редкостным безразличием к
опасности разгребал завалы зверья на самом краю оройхона, добывал
кожу, липкую чешую, морской волос, рыбью кость – всё, что обычно
достаётся людям лишь во время мягмара. Ведь, кроме Ёроол‑Гуя,
грозящего всему оройхону, существует ещё и уулгуй, опустошающий
прибрежную кромку и встречающийся куда чаще своего старшего
брата.
Энжину справили многослойные буйи и
широкополый, с длинными рукавами и глухим воротом жанч –
единственную одежду, в которой можно более или менее безопасно
работать на мокром оройхоне. «Приоделись» и жёны. Странный,
противоестественный союз, почему‑то называвшийся семьёй, начинал
оправдывать своё существование. Постепенно Энжин научился многим
премудростям нечеловеческого житья. Он узнал, как правильно
выбирать место для ночлега и расстилать кожу, заменяющую постель,
чтобы не залило ночью нойтом. Он мог вымыться соком одной чавги, а
оставшейся в кулаке выжимкой исхитрялся ещё и почистить жанч.
Научился ценить жирха и привык есть его сырым. Главным в этом
искусстве было как можно быстрее глотать куски, а потом сдержать
отрыжку – иначе могло стошнить даже самого бывалого едока.