Мне показалось, что чья-то рука жестоко трет наждачную бумагу о
правую половину моего лица. Я пытался отмахнуться, но собственные
руки не слушали меня. Лицо горело, словно его прислонили к нагретой
сковороде. Это было невыносимо больно. А затем я вдруг оказался
посреди океана. Передо мной вынырнула русалка, лик который был
надежно скрыт под мокрыми волосами. И она закричала, очень громко и
протяжно. Это был противный, пищащий и болезненно вгрызающийся в
ушные перепонки звук, напоминавший крик банши.
Потом я резко открыл глаза. Оказалось, что я все еще сидел в
машине офицера. Правая сторона лица была прислонена к окну (в таком
положении я, видать, и уснул). Щека горячо зудела. За окном уже
светлело, и мы больше не ехали, а стояли. Ну а “криком банши”
оказалась громко игравшая сирена, которая нещадно разрывала не
только мои нервы, но и нервы офицера.
– Да сколько же можно?! – сердито выкрикнул он, опустив переднее
стекло и высунув голову наружу. – Свои! Говорю же, свои!
– Не отключается! – оправдываясь, крикнул в ответ молодой голос.
– Сейчас, подождите чуть-чуть.
Это “чуть-чуть” продлилось минут десять, после чего ужасный звук
наконец прекратился, а гигантские стальные ворота пред нами
раздвинулись в стороны.
– Ну все, пора на выход, малыш, – сочувствующе проговорил мой
сопровождающий.
Лишь сейчас я окончательно сообразил, что счастливое время
действительно прошло. До этого момента я все еще верил в то, что
офицер развернет автомобиль, скажет что-то вроде: “Испугался? Ха!
Да отчим твой просто проучить тебя хотел. Впредь будешь знать, как
огрызаться с ним”, и повезет меня домой. Однако этого, увы, не
случилось. Он просто сидел и ждал, когда я открою дверцу.
– На выход, говорю, малыш, – серьезно повторил он.
И мне ничего не оставалось, кроме как послушно выйти наружу.
Там, уже у самых ворот, я услышал, как за моей спиной заиграл
мотор, сначала громко, а затем все тише и тише. Отец Дениса уехал,
а я уже и не счел нужным даже оборачиваться.
Довольно большое красивое здание, к которому я приближался
неспешными шагами, являлось, насколько мне тогда было известно,
детским домом. Если бы уже тогда я знал, как плохо будет внутри, я
бы развернулся и принялся убегать так быстро, как только могли мои
непривыкшие к нагрузкам ноги. Но тогда я еще не знал. К сожалению,
не знал.