– Грэг, что случилось? У тебя пульс сто двадцать ударов!
Лоу кричит, но я его не слышу. Мой взгляд прикован к созвездиям,
которых нет на земном небе. Которые невозможно увидеть ни с
околоземной орбиты, ни из любой другой точки Солнечной системы.
Абсолютно чужим созвездиям, на фоне которых отчётливо видна
зеленовато-голубая планета в сопровождении двух небольших
спутников.
– Грэг, что там у тебя? – не унимается Лоу.
– Похоже, у меня едет крыша, – сообщаю я в эфир.
– Я слушаю тебя Грэг, – прорезается голос нашего психолога.
Никак не могу запомнить его имя. – Расскажи что видишь.
– Если я сейчас расскажу что вижу, оговорка Олдрина покажется
журналистам мелочью, недостойной внимания.
Думаю, нецензурную ругань из Хьюстона слышат все радиолюбители
Земли.
«Кабир» подбирает нас через пятнадцать минут. Пропихиваю Джой в
горловину шлюза, следом пролезаю сам. Похоже, девушка без сознания.
Воздух с шипением заполняет камеру, Дуглас пришёл в себя, только
зеленоватый оттенок лица свидетельствует, что полчаса назад наш
врач был на грани смерти. Он помогает занести Джой в корабль,
снимает с неё шлем, проверяет дыхание. Я устраиваюсь на сиденье и
усилием воли развоплощаю последнего голубя – с сердечком на шее,
чудом просочившегося внутрь.
– Как ты? – спрашивает Ларри. Он выглядит заметно лучше
Дугласа.
– Не сказать что в порядке, но для исповеди пока не созрел, –
отвечаю инженеру-священнику. – Попробуй лучше разговорить Джой,
когда она придёт в себя.
По мне, так хороший священник лучше любого психолога. Психологи
заставляют копаться в себе, пытаться что-то понять внутри себя и
принять или изменить это. Священник же как настройщик роялей: его
миссия восстановить внутреннюю гармонию. Кто бы мог подумать, что
наверху возникнет необходимость в профессиональных навыках Ларри?
Через двадцать минут мы уже слушаем Джой Кингзман, единственную из
миссии «Улисс», кого нам удалось спасти.
– Кому есть дело, что воздуха в скафандре хватает только на
восемь часов? – Джой близка к истерике. – Кому есть дело, что снять
ранец в открытом космосе без разгерметизации невозможно? Мы же
астроинженеры, гордость Америки. Соорудить клапан из подручных
материалов для нас плёвое дело. Обрубить себе связь, чтобы
модернизировать крепление ранца – допустимая жертва. Перекрутить
воздушный шланг вокруг талии, чтобы ранец можно было поменять без
посторонней помощи – вопрос пяти минут. Инженер – это человек,
который находит решения, когда всё совсем плохо. Беда в том, что
миссия предполагала двадцать восемь суммарных часов работы в
открытом космосе. То есть по два ранца на нас с Рэем. Внутренние
скафандры получают воздушную смесь от системы жизнеобеспечения, а
она накрылась сразу. Рэй был джентльменом. Не современным, не из
тех франтов, которые помешаны на косплее викторианской эпохи, а
самым настоящим, вымирающим видом. Мы познакомились, когда он в
чикагском баре в одиночку пытался защитить меня от толпы
подвыпившей золотой молодёжи.Потом я полдня лечила его синяки, в
процессе оказалось, что у нас схожие интересы, и так получилось, мы
остались вместе. Он говорил, для инженера не существует
невозможного; именно с его подачи мы прошли все перипетии отбора в
НАСА и оказались здесь, наверху. – Джой достаёт платок и вытирает
проступившие слёзы. – Когда спасательную команду ждать минимум
сутки, а запасы воздуха закончатся через шестнадцать часов, выбор
очевиден. Это не жертва, это целесообразность. Обычно в таких
случаях тянут спички. Я уже говорила, Рэй был джентльменом. К тому
же мы были семьёй. Он помог мне в переделке скафандра, а потом
сделал себе инъекцию. Ну вы знаете: стандартная аптечка, лошадиная
доза. Мой вес меньше, кислорода я потребляю меньше, шансы на
выживание больше. Это он так сказал, в свои последние минуты.
Думаю, он просто не представлял жизни без меня.