Наша проблема как политической нации коренится в драматических событиях недавнего прошлого. Внезапный, насильственный и искусственный распад СССР прервал процесс формирования «советской нации» (новой исторической общности, как это тогда называлось), причем произошел он отнюдь не по этническим границам. Законно и естественно озабоченные судьбой наших соотечественников, оставшихся в Средней Азии, Казахстане, Прибалтике, Молдавии, Крыму и на Украине, мы вкладываем в это понятие (соотечественники) не политический, не этнический и даже не культурологический смысл: речь идет о защите русских, полу– и четвертьрусских, русскоязычных, неграждан (применительно к Латвии и Эстонии) и так далее. А для внутреннего употребления и самоидентификации изобрели неуклюжий термин «россияне». Особенно примечательна судьба полурусских-полуукраинцев, служащих одни в российской, другие в украинской армии, которые потенциально и объективно противостоят друг другу. Разговор о политической нации и, соответственно, национальной идее применительно к России и к русским затруднен и проблемой соотечественников, и общим ощущением неокончательности сложившихся после Беловежья границ; ситуация находится во взвешенном состоянии. Разумеется, не хочется и думать о войнах между бывшими союзными республиками, однако в принципе подобный поворот событий не исключен. Важнее – и куда вероятнее – другое: сильный харизматический лидер, который, будем надеяться, появится в России и поведет ее к процветанию, сможет найти ненасильственные формы и средства изменения границ (если мы продали Аляску, то почему не купить Крым или хотя бы Севастополь?) и стать индикатором процесса интеграции. Скажем, такое вполне возможно, если президентом нашей страны станет Юрий Лужков. А вот предугадать, станут ли вновь присоединившиеся территории новыми российскими губерниями или же сохранят титульно-этнические названия, невозможно; соответственно, и разговор как о составе, так и о самоидентификации будущей исторической общности пока беспредметен.
С понятием «культурная нация» все столь же драматично, но куда более определенно. Русский язык остается средством межнационального общения даже там, где его, как в Латвии, запрещают; у писателей, кинематографистов и столь популярных сегодня деятелей эстрады нет иного рынка, кроме русского (за исключением республик Средней Азии и Азербайджана, тяготеющих к тюркоязычному миру). Культурологический и языковой аспект – единственный, в котором применительно к бывшим республикам СССР уместно говорить о колониях, а есть ли это классический колониализм или «мягкий» неоколониализм, покажет время. Во всяком случае, самоидентификация в качестве людей русской культуры не ограничивается и не будет ограничиваться жителями (гражданами) нынешней РФ.