1885 год, Российская Империя, Санкт-ПетербургДом предварительного заключения на Шпалерной улице
Я
никогда не думала, что голова может болеть даже во сне. Помню, после первого
допроса мне стало дурно, повело в сторону и… должно быть, я все-таки упала,
потеряв сознание. Впрочем, боль была несильной, тупой – с нею я давно сумела
свыкнуться. Меня разбудило другое. Кто-то всерьез и настойчиво отбирал у меня
то, на чем я устроила голову. Я слабо отмахнулась – не помогло. Тогда пришлось
открыть глаза.
Надо
мною склонилось красное и опухшее, как это бывает у сильно пьющих людей, лицо
незнакомой женщины. Ну, наверное женщины, поскольку губы были ярко накрашены –
незнакомка пыталась выдернуть из-под моей головы мою же меховую накидку.
Бархатную, отороченную соболем накидку, которую совсем еще недавно Женя
заботливо надевал на мои плечи. Я не успела ни подумать, ни испугаться – резко
выбросила руку, перехватив ее запястье. И сжала, добившись, чтобы она отпустила
мех. Отыскала заплывшие глаза:
— Пошла вон, - прозвучало гораздо грубее, чем я
рассчитывала.
— Вякать будешь, подстилка фраерская? -
осклабилась в ответ девка.
Я едва
успела отшатнуться, чтобы желтые ногти не разодрали мне щеку. Дернула
захваченную кисть, провернув в суставе.
Надавила на локоть, выворачивая руку так, что девка взвыла. Точь-в-точь
как обещал Женя.
Правда,
он не предупредил, какой водопад obscénitésenrusse[1]
обрушится на меня вместе с воем. Я-то прежде думала, что это наша madame в Смольном сквернословит неподобающим
женщине образом. И только тогда растерялась.
— Фимка, кончай голосить, - шикнула откуда-то
вторая, которую я еще не видела.
— А чего она дерется! – заскулила Фимка. Но
когда я чуть ослабила хватку, с готовностью метнулась к стене, растирая
запястье. – Сучка бешеная. Я те покажу еще…
— Умолкни, тебе сказано! – Вторая уже повысила
голос, и Фимка обиженно заткнулась.
А я
только теперь осмотрелась. Это была тюремная камера – никогда не бывала в них
прежде, но в месте своего пребывания не сомневалась. Узкая, с обшарпанными
каменными стенами и тусклым зарешеченным окном под самым потолком. Кроме меня
еще три женщины, все как одна пропитые и хмуро на меня глядящие. Только теперь
я испугалась по-настоящему. Захотелось сжаться в комок, забиться в самый
дальний угол и расплакаться от жалости к себе. Но я сидела не шелохнувшись,
потому как понимала – стоит лишь показать им слабину…
