Едва стих противный, похожий на
разряд рукотворной молнии треск разрываемого пробоем полотна
мироздания, как улица наполнилась другими звуками.
— Скверно, сдаваться они не намерены,
– произнёс я, вслушиваясь в выстрелы, раздающиеся из-за угла и
отдающеиеся эхом-рикошетом за спиной, и гортанные возгласы чужаков,
а потом достал из
внутреннего кармана хронометр на цепочке и щёлкнул подпружиненной
крышкой. Часы были трофеем, доставшимся от одного из попаданцев.
Сей предмет я не включил в опись при досмотре и взял себе. Так
многие делают.
Сам же хронометр был весьма
любопытен. В стрелки и риски часов встроены тончайшие цилиндрики с
радиоактивным газом, отчего фосфорное стекло микроскопических
ёмкостей непрерывно сияло призрачным зелёным светом, и не требовали
батареек для подсветки. Циферблат был обычный двенадцатичасовой, а
вот нарисованный на крышке календарик состоял из тринадцати месяцев
по двадцать восемь дней каждый.
— Уводи людей! Уводи, скорее, тудыть
тебя растудыть! Попаданцы на сей раз дурные! Брать силой будем! –
разнёсся вдоль улицы крик. Он несколько раз отразился от боязливо
прижимающихся друг к другу домов, раскрашенных каждый на свой лад,
отчего казалось, что это не улочка, а лоскутное одеяло, развешенное
на высотных фонарях. Отразился и растворился в шелесте дождя.
Команды унтер-офицеров смешивались со
звуками, рождаемыми непривычными вещами чужаков и их гортанными
воплями. Четверо городовых в мокрых шинелях и фуражках, с шашками
на перевязях и кобурами на портупеях стояли, загораживая любопытным
прохожим путь.
— Куды прёшь?! – кричал один из них
на старающегося проскочить мимо заслона паренька в сером плаще. –
Сказано же нельзя!
— А что там?
Полицейский не ответил, лишь достал
свисток, громко и противно в него свистнул, а потом снова начал
кричать.
— Назад! Все назад!
Растерянный извозчик в цветастой
жилетке и вязаной шапочке тянул за поводья не менее испуганную,
тяжело дышавшую лошадь, стараясь увести животину за полицейский
кордон. Кобыла водила ушами и таращила большие карие глаза,
освободившись от привычного уже бремени в виде старенькой двуколки,
брошенной сейчас у бакалеи.
С пасмурного утрешнего неба моросил
дождь, противно ложась водяной пылью на лицо и руки, пропитывая
одежду и заставляя блестеть брусчатку, погашенные уличные фонари и
подоконники домов, словно те натёрли мастикой.
