Ворон на ржаном поле не было, что и
неудивительно при таком пугале. Будь я мало‑мальски разумной
вороной – встретив подобную страхолюдину, летел бы до княжества
Лезерберг, вопя во всю глотку от ужаса.
Пугало было неприятным.
Недобрым.
Злым.
Оно торчало на палке, затянутое в
дырявый солдатский мундир времен князя Георга, в широкополой,
надвинутой на глаза соломенной шляпе с растрепанными полями. Голова
– мешок, сшитый из рубища и набитый непонятно какой дрянью,
казалась одутловатой и непомерно большой. Нарисованная черной
краской линия рта – зловещая ухмылочка на все лицо – заставляла
задуматься о психическом состоянии пугала.
– Улыбка, что называется, мороз
по коже, – отметил Проповедник.
Я не ответил, лишь раздраженно дернул
плечом, и он замолчал. Меня больше заинтересовал серп в правой руке
страшилы. Он был покрыт странным буроватым налетом. Возможно,
ржавчина, а может, и нет. Я не настолько любопытен, чтобы
проверять. Но, судя по улыбке пугала, не удивлюсь, если где‑нибудь
в меже лежат чьи‑то кости. Кто знает, что делает оно ночью, когда
вокруг залитые лунным светом поля и на проселочной дороге
появляется одинокий путник?
Я бросил на пугало еще один
оценивающий взгляд и сказал:
– Наверное, ты свирепеешь
оттого, что изо дня в день приходится стоять в этом забытом богом
месте под ветром, дождем и снегом. И надо думать, тебя порядком
допекло гонять ворон. Если хочешь, можешь присоединиться к нашей
маленькой компании. Не обещаю, что будет интересно, но всяко лучше,
чем торчать на ржаном поле.
Услышав мои слова, Проповедник
расхохотался и вытер кровь, текущую из проломленного виска:
– Зачем тебе этот страшила,
Людвиг?
– Мне так хочется.
Он фыркнул, слишком громко и
театрально, поправил окровавленный, давно уже не белый воротничок
своей сутаны, но не стал меня убеждать оставить затею, за что я был
ему безмерно благодарен.
– Что скажешь? – обратился
я к пугалу.
Оно ничем не показало, что услышало
меня. Лишь ветер трепал торчащую из‑под соломенной шляпы паклю
волос и пригибал ржаные колосья.
– Ну, как знаешь, –
равнодушно сказал я ему, поднимая с земли свой дорожный
саквояж. – Если надумаешь, догоняй.
Я пошел прочь, и Проповедник
пристроился в шаге за мной, напевая «Аnima Christi», на этот раз
переложив ее на мотив одной золянской песни. Проповедник у нас еще
тот безбожник и богохульник. Такого, как он, даже среди кацеров
Витильского княжества не сыщешь. В былые годы Псы Господни с
радостью отволокли бы его на костер, но теперь времена уже не те, и
Проповедник частенько глумится над обряженными в черные сутаны
братьями по вере. Ему все сходит с рук.
