У меня есть и свои спички и своя
сера, и я сумею сам устроить себе ад.
Редьярд Киплинг.
Был конец ноября, и при всем желании
я не мог бы назвать сезон в Риерте приятным. У нас в Королевстве
каждый первый – погодный эксперт, о погоде знают всё и
охотно обсуждают за завтраком, обедом, ужином и, разумеется,
пятичасовым чаем.
Порой доходит до смешного.
Окружен грабителями в подворотне
недалеко от Слаудж‑стрит? Поделись своим мнением о качестве дождя с
преступниками.
Нечего делать, в то время как снаряды
искиров роют землю вокруг твоей траншеи? Обсуди с ротой град в
Дредводшире, который в прошлую весну был куда мощнее, чем
артиллерия косоглазых.
Тонешь вместе с лайнером, нарвавшимся
на айсберг в океане? Не забудь сказать капитану, прежде чем корма
скроется в волнах:
– Вода нынче довольно прохладна.
Вы не находите, сэр? В любом обществе ты сразу прослывешь
благовоспитанным, образованным и вежливым человеком. Даже если
спустя секунду тебе под ребро вобьют нож, снаряд угодит прямо в
каску, а океан заполнит твои легкие. Окружающие всенепременно
отметят:
– А Итан Шелби был вполне себе
порядочным и воспитанным джентльменом. Какой на улице, однако,
дождь.
В Риерте же к традициям, принятым в
Королевстве, относятся с равнодушием и погоду редко обсуждают даже
в сезон высокой воды, когда та стучится в окна, оккупируя первые
этажи зданий и скрывая под собой пешеходные мостовые. Здесь больший
интерес для светских бесед вызывают контаги, мотория, недовольство
рабочего класса, бессмысленные попытки бунтовщиков пошатнуть
положение местной аристократии, заводские стачки, карнавалы и
открытие какого‑нибудь ресторана на линиях Бурса. То есть о погоде
чаще всего поговорить просто не с кем.
Не то чтобы я страдал от этого, но
обсудить происходящее все же стоило. Моросил мерзкий дождь, и
зябкий ветер прыгал по кронам деревьев, отскакивая от них, точно
мячик от голов регбистов. Южные районы города укутались густой
прогорклой дымкой, в тумане ощущались едкие режущие запахи из труб
фабрик Стальной Хватки, чертовы лужи больше напоминали озера, и
привыкнуть к подобной осени было не так‑то просто ни с первого, ни
со второго, ни даже с сотого раза.
Подняв воротник плаща, я расположился
на поваленном стволе старого клена, сунув недочитанную и
неаккуратно сложенную газету в карман и время от времени поглядывая
в бинокль. Местность была лесистой, со множеством возвышенностей. С
них открывался чудесный вид на Пушечный канал и находящийся за ним
Арсенал. Берег там изрезан так, словно ножницы и бумажный лист
попали в руки одному из безумных пациентов Кавардака. И он создал
рваные бухты, в которых теперь стоят боевые корабли, расположены
верфи и ремонтные цеха Флота Бурной воды[1].
