Над полуденным лугом тягуче
разливался приторный аромат белого клевера. Небо, затянутое
неторопливо плывущими облаками, изредка проблескивало солнечным
лучом, бегущим наперегонки с тенью. Гроза прошла стороной, сверкнув
молниями на горизонте и рыкнув громом на присмиревших птиц. О ее
несостоявшемся визите напоминал лишь неестественно сильный и
терпкий запах обманутых в ожиданиях луговых цветов, истомленных
многодневным зноем.
Растянувшись во весь рост на теплой
земле, заслонив лицо рукой и закрыв глаза, я нежилась посреди
клеверного озерца локтях в сорока от проезжего тракта. По ту
сторону дороги клевер слился в единый ковер с редким вкраплением
метелок тысячелистника – идеальный привал для усталой путницы, но
там паслись чьи‑то коровы, позвякивая бубенцами на шеях. Я ничего
не имела против соседства пары‑тройки коров, но не знала, как
отнесется к моим рыжим волосам могучий черный бык, возглавлявший
маленькое стадо.
Итак, мы по‑братски поделили это
прекрасное поле и в полной гармонии с миром предавались
заслуженному отдыху под трели жаворонка, треск кузнечиков да редкий
перестук копыт моей лошадки, лакомившейся клевером.
Тракт безмолвствовал. Оно и понятно:
начало лета – время неторговое, труженик полей и пашен трудолюбиво
полет и пашет, а то и просто лежит в теньке, потягивая квасок из
берестяного жбана и сетуя: «Когда же наконец закончится эта
треклятая жара!», а купец отлично понимает, что до сбора урожая с
селянина и медяка не получишь, кроме как в долг.
Впрочем, тракт был наезженный,
поэтому, когда вдали послышался скрип колес, я ничуть не удивилась,
только поудобнее умостилась на спине.
Скрип приблизился, поравнялся со
мной, немного удалился и прервался громким «тпру!» и возмущенным
фырканьем лошади.
Я поморщилась, когда поняла, что
обутые в лапти ноги перемещают владельца по направлению ко мне.
Подойдя локтей на семь, селянин в
нерешительности остановился, переминаясь с ноги на ногу и теребя
кнут.
«Чтоб ты провалился!» – с досадой
подумала я, ноне стала подкреплять мысль соответствующим
заклинанием.
Селянин деликатно закашлялся.
– Ну? – мрачно и
неприязненно спросила я, не дожидаясь, пока кашель перейдет в
последнюю стадию бронхита.
– Госпожа вед… э‑э‑э…
волшебница!
– Ну?
Селянин сообразил, что я не собираюсь
открывать глаза без веской причины, каковой он, безусловно, не
является.
