Так тяжело поджечь мосты,
Когда уверен в каждом шаге.
Кругом знакомые черты
Растянуты на брачном стяге.
Привычка и порой покой
Удерживали вместе годы.
Я побоялась быть одной,
Закрыв глаза на те невзгоды.
Мне нужен весь свой эгоизм,
Чтобы уйти, не попрощавшись,
Разбить семью на сотни призм,
Мечте на уговор поддавшись.
– А теперь… пообщаемся.
Высокий, грузный силуэт в изношенной кожанке навис над девушкой, застывшей в оцепенении на полу, словно испуганная птица перед ударом камня.
Комната, окутанная багровым светом, словно фотолаборатория, тонула в густом, почти осязаемом воздухе, напоминающем запекшуюся кровь.
Девушка, едва слышно скуля, сглатывала слезы, прижимая вывихнутое запястье к груди, размазывая алые мазки по серой ткани водолазки.
– Пожалуйста… не надо… – прошептала она, отчаянно пытаясь отползти к двери, за которой зияла лишь непроглядная тьма.
– Думала, я совсем слепой? Идиот? Ничего не вижу, не знаю? – Парень вцепился в ее растрепанные волосы, когда-то собранные яркой резинкой, теперь валявшейся у его ног, заглядывая прямо в дрожащее от ужаса лицо. – Лживая тварь.
Удар об пол отозвался болью в уже посиневшей скуле. Он отпустил ее, выпрямляясь, но девушка осталась лежать, сотрясаясь от рыданий и мольбы:
– Просто… отпусти меня…
– Не смеши, – он скрестил руки на груди, брезгливо оглядывая ее жалкую фигуру. – Мы только начали. Давно пора было напомнить тебе, кто здесь хозяин. Кажется, время пришло.
Удар берцем обрушился в живот. Согнувшись пополам, девушка закашлялась, размазывая уцелевшей рукой кровь, выступившую на губах.
– А ты живучая, – нервный, почти истерический смех парня эхом отразился от голых стен полупустой комнаты, – значит, игра будет… интересной.
Ростов-на-Дону, май 2024 года.
Жестяная банка, под пинком неосторожного кроссовка, отлетела в сторону, выплескивая на асфальт окурки и смятые чеки из ближайшего к моргу магазинчика. Сморщившись, я поднял эту импровизированную пепельницу и водрузил обратно около покосившейся лавки. Курить сразу после затхлой секционной не хотелось, но подобного кощунства с их «бычками в томате» санитары бы точно не простили.
Вдохнул так глубоко, что въедливый запах формалина тут же защекотал не только в носу, но и на нёбе. Скривившись, я отвел взгляд от неприглядной действительности дворика «мертвецкой» к пронзительно-синему, майскому небу. – "А ведь хотел быть художником, – тоскливо промелькнуло в голове. – Да и стихи по молодости пописывал". – Хмыкнув, я все же полез в карман за полупустой пачкой, удивляясь, когда успел в свои тридцать с небольшим пополнить ряды тех, кто предается воспоминаниям об ушедших днях.
