О Татьяне Коптеловой – по-братски
Помните ювелирную дифиницию Александра Семёновича Кушнера: «Времена не выбирают, в них живут и умирают»? Так вот, есть и такие времена, где не остаётся никакого выбора – и человек становится поэтом. Даже так: Поэтом.
Не только в том смысле, что он начинает складывать стихи, жонглировать тропами и фигурами речи, высекать искры из необычной рифмовки; но и в том смысле, что он становится Гражданином.
Была такая пьеса – «Золотой обруч» (1945) Анатолия Мариенгофа и Михаила Козакова-старшего. В ней главная героиня – девушка Галя – едет в Крым на открытие собственного бронзового бюста. Действие разворачивается в первые послевоенные месяцы. Галя прошла через немецкий плен, вырвалась оттуда и стала лидером крымского сопротивления. Привыкшие отдыхать в Коктебеле Мариенгоф и Козаков затейливо вплетают в этот сюжет волошинскую историю – де, был такой поэт, genius loci Крыма, он ходил по берегу моря в одном хитоне, носил на голове золотой обруч, символизирующий собой соприкосновение человека с чем-то сакральным и одновременно обожествление самого Максимилиана Волошина. К концу пьесы выясняется, что единственный человек, достойный этого золотого обруча после смерти genius loci, – это, собственно, простая девушка Галя. Она в жизни не написала ни одной стихотворной строчки, но сделала всё, чтобы избавить Крым от гитлеровских захватчиков. Поэтому она Поэт и Гражданин.
Татьяна Коптелова, чью книгу вы сейчас держите в руках, чем-то напоминает эту Галю. Изначально она писала прозу и пришла к нам в Литературную мастерскую Захара Прилепина с небольшими рассказами и парой стихотворений. Что говорили ей мы, мастера, не так уж и важно. Важно, что роковой 2022-й год со Специальной военной операцией, убийство Дарьи Дугиной (чему Коптелова, приехавшая на фестиваль «Традиция», стала невольным свидетелем) и последовавшие события заставили её стать Поэтом и Гражданином.
Её поэзия имеет следующую генеалогическую родословную: Пушкин, осваивающий романтизм; разъярённый Лермонтов; неотредактированный Фет; полный благородной ярости Тютчев; Блок, мечущийся между символическим туманом и гражданской лирикой; познавший жизнь и смерть Гудзенко; элегически настроенный Городницкий; и, пожалуй, готовый принять всякую земную шваль (бандитов и поэтов) Рыжий. Такой корневой размах говорит о серьёзнейшей филологической подготовке, а интонационный диапазон – о восприимчивости Коптеловой.
