I. Пролог: Мята на подушке
Жанр: Лирическая драма (базовая реальность)
Комната пахнет книгами, чуть-чуть пылью и еле уловимой мятой. Аромат исходит от подушки – тонкий, как дыхание сна, ещё не наступившего.
Лея Бова лежит на боку, поджав колени. Простыня сбилась к ногам. Арфа в углу отбрасывает тусклый отблеск – холодное золото в свете ночника. Светлые волосы рассыпались по подушке, как оборванные строки, забытые в полях черновика.
Сон не приходит. Уже третий час, может – пятый. Она не смотрит на часы: числа ей всё равно покажут то, чего она и так боится.
Без мяты – никак. Без этого невидимого ритуала тело не отпускает разум. Сон – это не отключка. Это театр, куда надо войти по билетам. Её билет – аромат. Открытый проход в собственное подсознание.
– Я деградирую, – говорит она в полумрак. Не в голос, скорее наполовину губами, наполовину мыслью. Не с отчаянием – скорее с тоской архивиста, нашедшего в себе исписанный, но пустой лист.
– Просто… разучилась чувствовать, – добавляет. Эта реплика повисает в воздухе, как плохо заданный вопрос в классе. Она знает: если бы продолжала преподавать, то сказала бы ученикам, что такие слова – неудачные, слишком громоздкие. Но для самой себя – подходят.
27 – её число. День рождения. Оно будто печать, скрытая в каждом углу бытия: в часах, в адресах, в билетах в один конец. Она знает, что замечает его потому, что ищет, – но всё равно верит, что в нём что-то есть.
42 – ответ, конечно. Из той самой книги. Она впервые её прочла на первом курсе и с тех пор влюблена в саму идею, что смысл жизни можно прикинуть числом. Это была бы глупость, если бы не казалось спасением.
Книжка «Пер Гюнт» лежит на тумбочке. Старое издание с потрёпанной обложкой и лисой, замершей в прыжке. Она любит эту пьесу. За бегство, за невозможность остановки, за возвращение, которое никогда не становится домом. Пер – это Лея, если бы она была мужчиной и жила в лесу с философскими кроликами.
Вдох. Мята. Выдох. Тишина. Ещё вдох. Мир сжимается.
И вдруг – сбой.
Что-то внутри делает полувыдох, полувспышку. Сердце резко отступает на полшага, как будто внутри неё играет арфистка, внезапно сорвавшаяся с ноты. Восторг – непонятный, неуместный. Без причины. И слишком сильный. Ей трудно дышать.
Это случалось прежде: когда музыку играешь на пределе, когда человек рядом вдруг смотрит так, что будто в тебя входит новый свет. Сейчас – ничего нет. Только чувство, что кто-то, где-то, вспоминает её.
