И сквозь века я слышу твое имя,
Оно подобно охре на песке,
Притягивает взор неотвратимо,
И опьяняет, манит вдалеке.
Я шла босой, топча сомнений камни.
Они впивались в кожу ног.
Ты показал невиданные грани
И красоту из множества дорог.
Тебя оставив, я взмолилась,
Чтобы предательства вуаль
В песчаной буре растворилась,
Сверкнув, как доблестная сталь.
К тебе ступая через терни,
Пусть путь лежит в далекий край,
Душа, избавившись от черни,
Летела в рук любимых рай.
Оазис близ Багдада, конец июля 1125 года.
Пустыня наполнилась звуками. Барханы таили в себе собственные порядки, несхожие с остальным миром, но наполненные жизнью. Будь то пестрые шипастые морды змей, чей яд способен поразить верблюда, или же юркие лисички, высматривающие насекомых, либо тонконогие пауки – все связывалось в единую цепь, столь же крепкую, как оковы долга фатимидского воина.
Но было в пустыне и иное движение – шорох песка, мягко перекатывающегося под копытами трех скакунов, раздавался далеко за пределы крошечного оазиса, будто шелест волн, никогда не виданных в этих краях, но столь же успокаивающий и неминуемый. Конники остановились, поглаживая длинные, заплетенные во множество тугих косичек гривы, в то время, когда поспешил спешиться лишь один из них. Пройдясь вдоль небольшого озерца, в водах которого отображались крупные, словно налитые соком плоды инжира в соседнем саду, звезды, мужчина остановился неподалеку от темного силуэта, лежавшего на измятой траве.
– Вот и поквитались, – довольно осклабившись, мужчина ткнул тело носком кожаного сапога. Без злобы, скорее, чтобы удостовериться, что то вдруг вновь не обретет душу и силы, чтобы ответить обидчику.
Один из конников, поправив темно-синюю повязку, защищающую лицо от несущих ветром песчаных крупинок, крикнул:
– Юсуф-бей, бери тело, оно, кажись, уж больше суток, как остыло. Похороним соратника по-людски.
Названный Юсуфом скривился, из-за чего рваный шрам, идущий через чудом уцелевший в последней битве с неверными глаз, натянулся и засаднил, напоминая старую боль.
– Почтим, как полагается, – добавил второй всадник.
Повторный удар сапогом вышел наполненным злобой, тело почти не шелохнулось, так и продолжая всматриваться закрытыми глазами в бездонную черную высь неба, однако Юсуфу стало легче. Осознание свершившейся мести и того, насколько сильно страдал его враг в последние минуты своей жалкой жизни, было слаще лукума и желаннее всех танцовщиц во дворце Великого Халифа.
